В письме к своему институтскому товарищу И. И. Бордюгову от 22 апреля 1859 г. Добролюбов упоминает о пяти или шести друзьях, с которыми он сидел у одного восторженного господина: "...говорил о том, что мне теперь так дорого и о чем с тобой мы тоже толковали". {Н. А. Добролюбов. Собр. соч. в девяти томах, т. IX. М.-Л., 1964, стр. 350.}

Пять или шесть плюс восторженный господин плюс сам Добролюбов - это семь или восемь человек.

В дневниковой записи Добролюбова 5 июня 1859 г. по поводу статьи Герцена "Very dangerous!!!" - снова глухое упоминание: "Мало нас, если и семеро...", и т. д. {Там же, т. VIII, стр. 570. - В подсчете Добролюбова ошибка: в приведенном им перечне близких людей названо восемь человек, а если добавить ранее названного И. М. Сорокина и самого Добролюбова, то получается десять.}

В романе, написанном в 1862-1863 гг., снова встречаемся с близкими цифрами - пять, шесть или семь (в черновиках) и шесть (в окончательном тексте). Из восьми два места заняты женщинами - подходящих кандидатов надо, конечно, искать в кругу М. А. Боковой (урожд. Обручевой; по второму браку Сеченовой), М. А. Богдановой (Быковой), А. П. Блюммер (Кравцовой), Н. И. Корсики (Утиной), М. А. Коркуновой (Понятовской, потом Манассеипой) и ряда других женщин, возглавивших борьбу за право на образование, за свободное устройство своей личной жизни и за многое другое, далеко выходившее за пределы только женских интересов. Недаром большая часть названных здесь имен была связана с "Землей и волей". {См.: Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания. М., 1958, стр. 215.}

Как бы то ни было, настойчивое повторение приблизительно одной и той же цифры - в пределах от пяти до десяти - невольно наводит на мысль о существовании в России какого-то ядра подпольной организации, людей, на которых можно положиться, которые готовы принять непосредственное участие в борьбе. Поименно перечислить этих лиц затруднительно - русское революционно-демократическое движение конца 1850-х-начала 1860-х годов знает гораздо больше людей, безусловно преданных революционной идее; но вполне возможно, что цифры, называемые и Добролюбовым и в романе, следует воспринимать как обозначение центра революционной группы. {Этот вопрос обсуждался в ряде статей: М. В. Нечкина. 1) Новые материалы о революционной ситуации в России (1859-1861 гг.). - Литературное наследство, т. 61. М., 1953, стр. 478-481; 2) Н. Г. Чернышевский в борьбе за сплочение сил русского демократического движения в годы революционной ситуации (1859-1861). Вопросы истории, 1953, Э 7, стр. 69; В. Н. Шульгин. К расшифровке "Странички из дневника" Н. А. Добролюбова. - Там же, 1964, Э 10, стр. 128-132; С. А. Рейсер. Был ли Н. А. Добролюбов автором письма "Русского человека" к Герцену? - Там же, 1955, Э 7, стр. 130-131; М. Т. Пинаев. Комментарий к роману Н. Г. Чернышевского "Что делать?", стр. 103 и след. - Следует, однако, иметь в виду, что приблизительно ту же цифру Добролюбов называет в статье "Литературные мелочи прошлого года" (Современник, 1859, ЭЭ 1 и 4), относя их к предшествующей эпохе (Белинского): "...еще пять-шесть человек, умевших довести в себе отвлеченный философский принцип до реальной жизненности и истинной глубокой страстности" (Собр. соч., т. IV, стр. 72).}

В тексте "Современника" четвертый сон Веры Павловны ( 16 главы четвертой) имеет один пропуск - седьмой раздел заменен двумя строками точек (в журнале типографская небрежность - он обозначен как восьмой).

В черновом тексте четвертый сон не разбит на разделы, но, сверяя оба текста, установить границы каждого из них нетрудно. План остался в обоих случаях совершенно одинаков. Последовательно вычленяя один за другим разделы этого параграфа, находим небольшой абзац, отсутствующий в окончательном тексте и по месту как раз приходящийся на раздел седьмой. Вот он:

"Что она говорила, этого я не знаю. Я могу догадываться, что она говорила, - но я не знаю, - я уверен, что я не ошибаюсь в том, что я отгадываю, - но я не знаю. Та, от которой я слышал это, слышал этот сон, и которая здесь названа Верой Павловной, сказала мне: "Я клялась молчать и молчу". - "Я знаю, все равно, все равно". - "Может быть", - отвечала она. "Вам было сказано вот что", - я сказал ей. - "Может быть, нет, может быть, да, я не имею права сказать вам ни да, ни нет - и к чему вам знать это? Этого еще нет, это еще невозможно, к чему ж вам знать? Но то, что было дальше, то уже не тайна, то я могу сказать вам"" (649).

Итак, в этом разделе заключен какой-то сугубо (тайный смысл. Вера Павловна не может открыто сказать чего-то очень важного, особо сокровенного, касавшегося того времени, когда будет достигнуто полное равенство мужчины и женщины. Именно пути достижения этого равенства - великая тайна. Вера Павловна готова поделиться тем, что будет потом, но она молчит, сохраняя верность данной ею клятве, о том, как и когда эта тайна будет реализована в жизни и, значит, перестанет быть тайной.

В разделе формально речь идет о полном равенстве женщины в будущем свободном обществе; этой свободы теперь еще нет, и можно только предвосхищать пути ее достижения: "Я могу догадываться, что она говорила", сказано в тексте.

Вот эти пути, то, что "она говорила", и есть тайна, касающаяся, как очевидно, не только равноправия женщины, но всего образа жизни страны.

Именно этого "догадываться" и побоялась, вероятно, редакция "Современника". Можно предположить, что именно ею (по собственной инициативе или по совету цензора) был снят и заменен точками седьмой раздел. Намеки были слишком очевидны, а читатель начала 1860-х годов и в самом деле был "проницательным", хотя и не в том смысле, как характеризовал его в романе Чернышевский.

Обращение к соответствующей (118-й) странице журнала позволяет утверждать, что это место подверглось типографской правке. Избегая переверстки, редакция оставила на стр. 118, кроме двух строк точек, место еще минимум для двух строк, а на двух-трех предыдущих и последующих страницах несколько расширила пробелы. (При этой операции в спешке и "потерялось" обозначение раздела 7-го: после 6-го сразу идет 8-й). На стр. 118 можно поместить на четырех строках до 280 знаков: первоначальный текст седьмого раздела составляет в черновике 580 знаков, но он мог быть в окончательной редакции сокращен и тогда поместился бы на указанном пространстве. {Здесь и в нескольких других случаях я пользовался авторитетной полиграфической консультацией проф. А. Г. Шицгала, которого искренне благодарю за помощь и за советы.} Во всяком случае представляется очень маловероятным, чтобы "пустой" раздел принадлежал самому Чернышевскому.