Несомненно, это чувство вины испытали очень многие из нас.

Чем можем мы искупить свою вину перед ним?

Прежде всего, всегда носить в душе своей образ стойкого, непоколебимого принца из трагедии Кальдерона.

Именно таким непоколебимым принцем был Арцыбашев.

Надо сказать откровенно: большевики безмерно всем надоели. Кажется, они и сами себе надоели. И если они продолжают нам и себе надоедать, то во многом потому, что все мы как-то устали. Все начали забывать о необходимости непосредственной, последней, встречи с ними.

Отсюда все виды соглашательства. Отсюда иллюзии, что большевики как-то образумятся, причешутся и вымоются.

Как будто можно их вымыть, отмыть с них всю налипшую на них грязь и кровь.

Наш "стойкий принц" ясно видел всю иллюзорность этих соглашательских попыток. Он своим "верхним чутьем" видел ультрафиолетовые лучи соглашательства, видел всю опасность усталости. Он знал, что Царство Божие силою нудится, и беспрестанно будил нас, иногда с любовью, когда он видел, что мы, по слову евангелиста, заснули от печали, иногда с гневом, когда видел, что мы спим жестоковыйности нашей.

И мы предадим ушедшего от нас, если окончательно уснем.

Для нас освобожденная Россия воистину представляется Царствием Божием, и мы должны же понять, что Царство Божие силою нудится.

И это первый завет Арцыбашева.

А второй его завет изложен в известной притче Мицкевича, о которой так кстати напомнил недавно Е. Н. Чириков.

В "книге великой скорби" Мицкевич рассказывает:

Мать впала в тяжелую и продолжительную летаргию. Сын созвал на совет всех знаменитых врачевателей. Все они сошлись в одном только - что положение больной угрожает смертью, но в средствах лечения не соглашались между собою; каждый определял болезнь по-своему и каждый предлагал лечить ее своими средствами. Между тем положение больной ухудшалось с каждым часом. Мольбы сына о помощи не приводили ни к каким результатам; врачеватели спорили, и (никто не соглашался уступить в атом бесплодном споре. Тогда сын воскликнул в отчаянии:

- О, несчастная мать моя!..

А. Мицкевич дополняет свою притчу таким послесловием:

"Есть люди в нашей Иране, говорящие: пусть лучше Польша спит в неволе, нежели пробудится когда-нибудь на голос аристократии. Есть и другие, говорящие: пусть лучше спит, нежели проснется по воле демократии. И есть третьи, говорящие: пусть спит, лишь бы не проснулась в этих пределах...

Все эти люди - врачеватели, а не дети, и не любят они матери своей...

Истинно говорю вам: не доискивайтесь того, какое будет правление в будущей Польше, и не загадывайте о границах.

Довольно знать, что правление будет лучше всех, какие были, ибо каждый из нас носит в сердце своем семя грядущего закона и меру будущих пределов..."

"Я не правый, не левый, не монархист, не республиканец, я просто русский человек, любящий свою Родину", - говорил про себя Арцыбашев.

Как это близко к притче Мицкевича!

Ничто так не огорчало Арцыбашева, как споры "врачевателей" между собою, и он с гневом обрушивался на них, рискуя остаться одиноким. Он отлично знал, что "врачеватели" не простят ему правды, которая, как известно, глаза колет.

Но Арцыбашев не хотел с ними считаться. Для него они все были пассажирами в "карете прошлого".

Он считался не с ними, а с "простыми русскими людьми", не искушенными в сложных партийных комбинациях и бесконечных политических программах. К ним он обращался со своим огненным словом, их он непрестанно призывал к действию, к борьбе, к объединению.

И если первый завет Арцыбашева заключается в словах: "Любите Мать вашу, Родину нашу, превыше всего и остальное приложится".

А еще короче политическое завещание дорогого ушедшего можно формулировать так:

Примирение - в непримиримости.