— Правильно! — похвалил он менторским тоном. — Скажем, такое предложение: «Я влюбился в девушку по имени Власта».

Она вытаращила на него глаза:

— Это надо переводить?

— Да нет, просто ты должна это учесть, — сказал Ярда, обнимая ее здоровой левой рукой.

— Такого учителя я могу и полюбить, — прошептала Власта и закрыла глаза.

Такой «грамматикой» они продолжали заниматься до самого вечера.

Солнце было в зените, когда назойливый звук циркулярной пилы внезапно замолк.

— Обед, — уверенно произнесла Власта. И она была права.

Тут же разнесся звон колоколов костела. Ярда взял у нее курс лекций.

— Нам осталось отработать еще одно упражнение. Тебе уже не хочется?

— Голова не соображает. Лучше пойдем обедать.

Ярда не стал ее отговаривать. Ведь они уже отработали целый раздел, что было совсем неплохо. Сзади себя они услышали рычание собаки, которая бегала с распухшим языком. Они встали и направились к кухне, откуда доносились приятные запахи.

За столом они увидели дедушку Хохолача, который помешивал ложкой горячий гуляш и бросал в тарелку кусочки хлеба.

— А вы знаете, пани, что перцы к нам завезли, собственно говоря, румынские словаки. Когда-то мы ничего подобного не знали. На третий год после войны мы были у них в Новом Пршеворове, это в пяти-шести километрах отсюда. Им тогда потребовались загонщики в охоте на зайцев и фазанов. После выселения немцев все они поселились в одной деревне. Принимала нас пожилая крестьянка. Она дала каждому по краюшке хлеба с заячьим паштетом, по четвертинке вина, а на тарелке подала вот такие перчики. Я решил их попробовать первым, укусил, но ни проглотить, ни выплюнуть не смог. Во рту так защипало, что брызнули слезы. Ребята, помню, спрашивают: доброе ли кушанье? А я мотаю головой, мол, конечно. Через пару минут все мы дружно плакали и чихали, но семена все же взяли. И видите, теперь даже трудно представить гуляш без этих ужасно жгучих штуковин.

Можно было только удивляться тому, с какой проворностью Хохолач управился со своей порцией: ведь ел он всего тремя зубами — один скромно торчал сверху на правой стороне, а два других снизу. Дома у пего был новый протез, но носить его он отказывался, говоря, что протез пригодится в гробу, там он не будет ему мешать.

Хохолач доел, вытер губы рукой и встал.

— Пойду, пани, пропущу свежего пивка. За пилой заедем вечером на тракторе. Сам-то я с ней, окаянной, уже не справлюсь, а ваш молодой с такой рукой мне не помощник.

Смотри-ка, он уже считает Ярду членом семьи. Пани Урбанкова прервала его:

— Нам нужно, сосед, рассчитаться. Сколько мы вам должны?

— Околько дадите, так и будет хорошо, пани. Я был у вас три раза.

— Значит, сто пятьдесят крон, как обычно. И немного вам на пиво. — Она прибавила десятикроновую бумажку.

— К чему это? Не надо. Если что-нибудь потребуется, скажите. — Дед вернул десять крон и обратился к Ярде: — Пойдем выпьем пивка вместе?

— Сходи, а я помогу маме, — предложила Власта.

— Хорошо, я догоню вас, — согласился Ярда и побежал в свою комнату за деньгами.

Хохолача он догнал возле дома секретаря, который за прошедшие два дня изменился до неузнаваемости: появились строительные леса, под окнами выросла гора песку, возле дома — смеситель строительного раствора, груда кирпичей. Секретарь прибивал толстую доску к стойке.

— Пойду с вами! — крикнул он и, спрятав топор за дверь, присоединился к их компании.

— Кто здесь самый старый житель деревни? — поинтересовался Ярда.

Секретарь задумался, а потом сказал:

— Мне думается, сосед Хохолач. Так ведь?

— Вроде бы так, — согласился дед. — Мы приехали сюда после выселения немцев. Здесь была целая колония — восемь-девять семей. Никто не выдержал, только Коцоурек, но и он через несколько лет умер. Потом был Винцек Сыровы, где он умер, никто не знает.

— Между прочим, перед войной здесь немцы не проживали. Рассказывали, что несколько семей выехали внутрь страны. Из них никто не возвратился?

— Трудно сказать, парень, — отвечал секретарь. — Видно, прижились где-то. Некоторые приезжали посмотреть и снова уехали. Насколько я знаю, три семьи осели где-то под Тршебиче. Деревенский труд дается тяжело, а забывается легко. Там у них фабрики под носом, рядом лес, к чему гнуть спину на поле? А другую работу надо искать за много километров. Молодежь к лесу, конечно, привыкает, но ведь это каторжный труд, приходится вкалывать и в дождь, и в мороз. Но я не променял бы свою работу на другую. А вы, сосед? — повернулся секретарь к Хохолачу.

— Правду говоришь, привыкли мы к этому месту, — согласился дед.

В трактире они уселись за один стол. Ярда заказал себе пиво, от рома отказался:

— Мне нужно иметь ясную голову, занимаюсь с Властой английским языком.

— Видел вас вчера одним глазком, — ухмыльнулся Хохолач, — да вы никого не замечали.

— Оставьте его в покое, ведь они молодые, — взял под защиту Ярду секретарь. — А как у тебя дела, написал свой трактат?

— Написал, но кое-чего еще не хватает. Вот если бы найти человека, который проживал тут в сорок пятом году.

— Поговорил бы со старым Хенке, — предложил Хохолач.

— Я о нем уже слышал. Говорят, живет по другую сторону границы, в Тифенбахе. Но как его найти? Мне неизвестно, когда он сюда приезжает.

— Это я тебе скажу. Должен появиться на этой или на следующей неделе. Исполняется годовщина смерти его сына. Потом он побывает в день поминовения усопших[4], а в первую неделю апреля приедет на могилку жены. Иногда он приезжает просто так, когда взбредет в голову.

— Он знаком тут с кем-нибудь?

— Со, наверное, со всеми знаком. Тогда, в сорок шестом — сорок седьмом годах, мы границу всерьез не принимали. Временами наведывались к ним, а чаще они приезжали к нам. После войны у австрийцев была разруха, плохие дела с питанием, вот они и приезжали за салом, мукой, другими продуктами. Помогали не всем. Если приходили бывшие нацисты или гитлеровские подпевалы, то могли просить хоть на коленях, никто ничего не продавал. Мы сообщали о них своим пограничникам или в органы безопасности. Именно Хенке всегда без утайки сообщал нам о таких людях.

Ярда слушал внимательно и думал о том, с каких давних пор поддерживается связь через границу.

— Я слышал, что Хенке занимается контрабандой, — осторожно забросил он удочку. Оба местных жителя переглянулись.

— Всегда болтают больше, чем есть на самом деле, — махнул рукой секретарь. — Заходи сюда вечером и присмотрись: у каждого второго увидишь австрийскую зажигалку. Или возьмем помидоры. Тебе показала пани Урбанкова свои помидоры? Саженцы она брала у моей жены, а у нее они появились неизвестно откуда, но привез их сюда, как и зажигалки, Хенке. Обычно люди сами заказывают. Не дело это, но на таких мелочах не разбогатеешь.

— У меня от него серп, — признался Хохолач. — Попробуй-ка у нас купить обыкновенный серн! Если все же найдешь, то жать он будет с трудом. Я заказал Хенке, и он привез десять штук. Через пять минут все расхватали. Было бы пятьдесят — и их бы разобрали.

— И он пронес десять серпов мимо таможенников? — удивился Ярда.

— Я его не спрашивал, — отговорился Хохолач. — Кстати, он знает, что ваш капитан точит на него зубы.

— Вы думаете? — недоверчиво взглянул на него Ярда. — Так вы скажете мне, когда он появится?

— Будь спокоен, скажу. Возможно, он остановится у Урбанковых. Пани хочет посадить шалотку, которую разводит Хенке. Правда, сейчас у Урбанковых что-то много всякого шуму, то и дело приезжают автомашины, а на прошлой неделе появилась даже целая автоколонна, — проговорил дед Хохолач, не спуская глаз с Ярды.

— Это были знакомые командира, — решил Ярда приоткрыть половину правды. — В воскресенье они приезжали из-за меня. — И он шевельнул перевязанной рукой.