После неожиданной отставки командующего ВВ, Анатолия Шкирко, все изменилось — не осталось тех, кому можно было вот так просто позвонить и в течение секунды договориться об общем деле.

Но, к счастью, майор сумел с кем-то договориться, и вот он улетел туда, в Чечню, сумел дозвониться оттуда и сообщить, что все в порядке и что возвращается в Москву с очередным пленным.

Но майор Измайлов все не прилетал и не прилетал…

Мы сидели на даче в Переделкине: я, Дима Муратов и еще кто-то из ребят.

Наступала уже ночь — и вдруг звонок в дверь — на пороге Слава и с ним паренек.

Подвернулась попутная машина, и он — у нас.

— Ты где был? Что случилось?

— Второго пленного украли. Прямо около трапа…

Оказалось, что пленных было двое, второй — солдат-пограничник.

Не успел Слава сойти с трапа, подлетели какие-то двое неизвестных, ничего не объясняя, схватили ребят и кинули их в машину.

Слава поднял на ноги всех, кого только можно было, в аэропорту.

Одного парня обнаружили на площади возле аэровокзала. «Мне сказали: «Ты не наш, вылезай…» — рассказал он нам уже здесь, в Переделкине…

Стало понятно: это пограничники забрали своего пленного.

Целую ночь дозванивался до дежурных — никто ничего толком не мог ответить. Только часов в семь утра позвонил Николай Бордюжа, сменивший Николаева на посту директора Федеральной пограничной службы:

— Извини… Наша вина. Приказал нашим солдатам встретить, а они провели целую спецоперацию… Вот уж на самом деле: заставь дурака богу молиться…

И такое у нас было.

Да, и еще одна история, смешная, но типичная для того (да и нашего) времени.

Когда я вернулся из Новогрозненского, Владлен Максимов (его отец, знаменитый советский разведчик, умудрился назвать сына и Владимиром и Лениным одновременно, но мы все называли его просто Владиком) попросился в Чечню. «Давай!» — согласился я и начал названивать разным местным начальникам, чтобы нашему парню помогли или — если будет такая необходимость — подстраховывали от всяких приключений.

Он улетел. Он долетел. Он начал там работать. И вдруг — исчез.

Сами понимаете, что я должен был чувствовать: старый дурак послал молодого пацана туда, куда должен был ехать сам. Да еще представил, что ощущают сейчас друзья из администрации президента Руслана Аушева, в первую очередь вице-президент Ингушетии Борис Агапов, которого я попросил подстраховать нашего парня.

Сейчас, честно, не помню деталей: кому звонил? кого просил? с кем ругался? от кого ждал помощи? — но вдруг раздался звонок у меня в Переделкине:

— Это я, Владик. Я вылетаю сегодня из Ингушетии.

— Где ты был? Что с тобой случилось? Почему ты исчез?

— Да я оказался в заложниках… Было очень смешно, — ответил он.

Я попросил Мумина Шакирова (тогда он работал в отделе расследований «ЛГ», а потом в буквальном смысле слова выбрал «Свободу» — радиостанцию с одноименным названием) встретить Владика.

Уже поздно вечером ребята доехали до Переделкина, и Владик, еще нервный, но уже смеющийся, рассказал мне, что же с ним произошло.

Да, его встретили. Борис Агапов взял над ним шефство. Владик поселился в доме брата полевого командира, коменданта Бамута. То есть со всех сторон он должен был быть в полной безопасности. Больше того! Ему удалось (и я, честно, был горд, что парень в свою первую военную командировку сделал то, что может и должен уметь сделать журналист) пробраться на окраину Новогрозненского и быть свидетелем, как «грады» уничтожали то, что было миром всего лишь две недели тому назад.

А потом он перешел границу Чечни и Ингушетии.

— Я зашел на рынок в Слепцовске… Просто так… Вдруг ко мне подходят трое чеченцев, спрашивают, кто я? Отвечаю: журналист из «Литгазеты». Они мне: «Ты будешь нашим заложником. Ты ответишь за Чечню!»

— И ты что?

— Обрадовался!

Понимаете?

Журналистика — такая профессия, и я понял реакцию Владика.

Я и сам мечтаю о том — даже сейчас, когда стал взрослым, — как лечу в самолете, и вдруг меня захватывают террористы. В юности на этот случай у меня была даже заготовлена фраза: «Я согласен быть заложником». Нет, сейчас у меня эта фраза лениво не произнесется, но тогда думалось — сколько же радости будет, когда вдруг появлюсь в своей редакции с сенсационным материалом.

Да, но Владика подвели.

Три этих типа, борцы за свободу Чечни (повторяю, так они сами Владику представились), оказались обыкновенными бандитами. Поговорив о свободе, они попросили у Владика его кожаную куртку и обручальное кольцо, при надевании которого на бракосочетании его с Настей я присутствовал в качестве свидетеля (жутко тяжелая фраза, уж извините).

А дальше началась (как мне рассказал Владик) совсем фантасмагория.

Он — без куртки — позвонил вице-президенту. Тот поднял на ноги всю имеющуюся в его распоряжении милицию. Двое из троих были арестованы. Грустный Владик, так и не ставший заложником, давал показания милиции, когда примчался брат коменданта Бамута (а надо отметить, что за похищение гостя на Кавказе грозит, по нормальным кавказским законам, больше, чем арест, суд или Лефортово) и сказал ему:

— Мы их на твоих глазах расстреляем, хочешь?

Владик, конечно же, не захотел…

Я и представить себе не мог, что спустя два года эта история получит продолжение.

То уже было совсем другое время: в Чечне был маленький и хрупкий мир.

Я летел в Чечню, чтобы договориться об обмене пленными, имея с собой два списка: российских солдат и жителей Чечни, находящихся в российских тюрьмах и КПЗ.

Летел я через Ингушетию. Рядом в самолете оказался член ингушского парламента, чеченец по национальности.

Он спросил, зачем я лечу. Я объяснил зачем. Он попросил меня показать список тех чеченцев, которые арестованы в России.

Долго его читал. Я смотрел, как внимательно он изучает чеченские фамилии, которые для меня были одинаковыми по своему написанию (как, наверное, для него одинаковыми были типичные российские фамилии). Потом сказал мне:

— Освободи этого парня. Он — племянник моего дяди… Знаешь, ему дали семь лет за то, что снял куртку с какого-то журналиста.

— Знаю этого журналиста! — с гордостью ответил я.

Вот как это получалось. Или не получалось.

И последнее.

В своем репортаже я привел обширное интервью с Мовлади Удуговым.

Как я уже сказал, ничего не собираюсь менять: как было, так было. Тем более что время чеченских войн очень спрессовано: день за неделю. И каждый день, который я помню, отличался один от другого. И — человек в этом дне.

Мне никогда не был симпатичен Мовлади Удугов (тем более что однажды он вписал меня в список врагов чеченского народа — ни за что ни про что, только потому, что дал маленькое предисловие к одному американскому докладу), но тогда он был вице-премьером, и от него мне хотелось узнать неизвестные подробности политических решений, приведших к войне.

И с московской, и с чеченской стороны.

Что правда, что нет из того, что рассказал тогда Удугов, — не знаю. Но правды не дождешься и в Москве!

Потому не жалею о том своем интервью с ним.

Но узнал одну маленькую деталь, штрих его биографии, объясняющий его отношение к Москве и к России.

Оказывается, в 1978 году Удугов поступал на журфак МГУ и не прошел по конкурсу.

— Меня не приняли потому, что я чеченец! — убежден он. И как я не убеждал его, что это чушь и бред: не прошел и не прошел, я сам недобрал одного проходного бала! — ничего не смог ему доказать.

Но в Москве, повстречавшись с деканом журфака, Ясенем Николаевичем Засурским, сказал ему:

— А приняли бы Удугова, может, и войны бы не было!

Мы вместе посмеялись над этим нелепым предположением, но, с другой стороны, иногда сущая мелочь, ерунда, пылинка может изменить весь ход истории…