Но почему из послевоенной нищеты, из покосившегося барачного городка, из путаных грязных переулков, по которым весной не пройти, разве что по дощатым мосткам, доносится чей-то сладостный и тревожащий голос – о готовности душу отдать за други своя? Почему мы прислушиваемся к нему? Почему мы ждем его?