— В основном мне требуются сведения. И проводник, пожалуй. До столицы докатилась весть о мудром, а то и святом человеке из ваших мест.

— Что?! — не поверил своим ушам Янь Тинко.

— Басням странников верить нельзя, но мы опросили несколько человек, и рассказы их сходятся. Он проповедует учение Дао, и добродетель принесла ему редкое долголетие. — Цай Ли поколебался, но добавил: — Или даже бессмертие… Что вам известно об этом, господин субпрефект?

— А-а, — Янь Тинко насупился. — Теперь я понял. Некто, именующий себя Ду Шанем.

— Значит, вы настроены по отношению к нему скептически?

— Он не соответствует моим представлениям о святом человеке, господин инспектор, — проворчал Янь Тинко. — В желающих выдать себя за святого недостатка нет. Простые крестьяне склонны верить всякому вруну, особенно в столь беспокойные времена, как нынче. Находятся неприкаянные бродяги, которые не делают ничего полезного, а лишь побираются да произносят обольстительные речи. Заявляют, будто обладают волшебной силой. Крестьяне клянутся, что видели, как они исцеляли недуги, изгоняли демонов, воскрешали мертвых, — словом, все, что в голову взбредет. Я разобрал несколько подобных случаев и не нашел реальных подтверждений ни единому слову. Подтвердилось лишь, что, прежде чем податься дальше, эти подзаборники успевают попользоваться кошельками мужчин и благосклонностью женщин, утверждая, что таков Путь. Цай Ли взглянул на него с прищуром.

— О шарлатанах нам ведомо. Ведомо и о простых ворожеях, народных колдунах — по-своему честных, но темных и суеверных. Увы, их верования и обряды действительно начали просачиваться в чистое некогда учение Лаоцзы. Сие прискорбно.

— А разве двор не следует неукоснительно наставлениям великого Кунцзы[5]?

— Разумеется. И все же, господин субпрефект, мудрость в сочетании с силой встречается все реже. Услышанное навело самого Единого на мысль, что голос Ду Шаня был бы желателен в хоре имперских советников.

Янь Тинко устремил взор в чашку, будто искал там утешительного совета.

— Не мне ставить под вопрос волю сына небес, — наконец заговорил он. — Осмелюсь сказать, этот молодец серьезного вреда не наделает. — Он рассмеялся. — Пожалуй, он даже не уступит иным советникам.

Цай Ли некоторое время молча всматривался в собеседника, прежде чем вымолвить:

— Уж не намекаете ли вы, господин субпрефект, что советники императора в прошлом вводили его в заблуждение?

Янь Тинко слегка побледнел, потом вспыхнул и чуть ли не огрызнулся:

— Я не проронил ни слова хулы, господин мандарин.

— Разумеется, нет! — с готовностью отозвался Цай Ли. — Хотя, между нами, подобный намек был бы вполне справедлив. — Теперь Янь Тинко поглядел на него испуганно. А Цай Ли продолжал без обиняков: — Посудите сами. Прошло десять лет с тех пор, как Ван Ман стал наместником небес. Он провел много реформ, изо всех сил стремился творить добро своему народу. И все-таки смута не утихает. Ее питают, да будет сказано, бедность в Поднебесной и варварское невежество за ее рубежами. — Инспектор оставил недосказанным, что есть и такие, их даже больше, кто считает династию Цинь просто узурпаторами, захватившими трон в результате дворцовых интриг, и заявляет, что давно пора вернуть династии Хань власть, принадлежащую ей по праву. — Ясное дело, нам весьма нужен добрый совет. Мудрость и добродетель нередко обитают под кровлей простолюдина.

— Должно быть, ситуация действительно отчаянная, если вас послали в такую даль лишь за тем, чтобы расследовать пустые слухи, — выпалил Янь Тинко и торопливо добавил: — Конечно, ваш приезд, государь, для нас большая честь и счастье.

— Вы весьма любезны, господин субпрефект. — Тон Цай Ли стал более резким. — Так что же вы можете поведать о Ду Шане?

Янь Тинко устремил взгляд прочь, нахмурился, подергал себя за бороду и медленно заговорил:

— Если честно, назвать его жуликом я не могу. Я расследовал все слухи, какие мог, и не нашел в его поступках ничего предосудительного — ни мошенничества, ни иных неправых деяний. Вот только… по моим понятиям, он ни в чем не похож на святого.

— Ищущие истин Дао частенько бывают, ну скажем, несколько чудаковаты.

— Знаю. И все же… Но позвольте по порядку. Он появился у нас лет пять назад, а до того прошел через северо-восточные уезды, на время задерживаясь в каждом из них. С ним странствовал один-единственный ученик, юноша из крестьянского сословия. С той поры он принял еще двух учеников и отверг всех других претендентов. Поселился он в пещере, что находится в горном лесу у водопада, в трех-четырех часах ходьбы отсюда. Там он предается созерцательному размышлению, то есть так он утверждает. Я бывал там; пещера обращена в довольно уютное обиталище. Никакой роскоши, но и никаких лишений. Ученики выстроили себе хижину по соседству с пещерой. Возделывают небольшое поле, ловят рыбу, собирают орехи, ягоды и корни. Остальное, вплоть до денег, ему приносят в дар окрестные жители. Они приходят туда, чтобы выслушать слова, которые он потрудится им сказать, исповедуются в своих горестях — он доброжелательно склоняет к ним слух, — и получают его благословение, а то и просто проводят час-другой в его обществе. Время от времени он на день-два спускается к нам. Далее все происходит одинаково — он на славу ест и пьет в одной местной харчевне, после чего резвится в нашем единственном веселом доме. Я слышал, он могучий любовник. Впрочем, мне не ведомо, чтобы он соблазнил чью-либо дочь или жену. Тем не менее его поведение не кажется мне благочестивым, а те его нравоучения, что мне доводилось слышать, кажутся полной бессмыслицей.

— Дао невозможно выразить в словах.

— Знаю. И тем не менее… Тем не менее…

— Что до увеселений… Я слышал от сведущих даосов, что любовные утехи, особенно продолжительные, позволяют прийти к равновесию сил «янь» и «инь».[6] По крайней мере, так проповедует одна из школ. Другие с ней не соглашаются, как мне сказывали. Но вряд ли можно ожидать соблюдения общепринятых приличий от человека, стоящего на пути просветления.

— Похоже, государь мой куда терпимее меня, — выдавил кислую улыбку Янь Тинко.

— Я лишь считаю необходимым подготовиться к тому, с чем встречусь, настроиться на постижение непостижимого. — Цай Ли помолчал. — Что известно о прежней жизни Ду Шаня? Насколько справедливы его притязания на преклонный век? Я слышал, обликом он молод.

— Это так, и бодрости ему не занимать. А мудрецу, по-моему, пристало выглядеть почтенным. — Янь Тинко перевел дух. — Впрочем, я сделал запросы на предмет проверки упомянутых его притязаний. Нельзя сказать, что он трубит о своем возрасте на всех перекрестках. Пожалуй, он даже избегает упоминать об этом, доколе не вынужден бывает пояснить, каким образом давно покойный Чоу Пэнь мог стать его учителем. В то же время он и не пытается замести следы. Мне удалось опросить ряд лиц и навестить ряд уездов, имевших к нему отношение, когда дела мои вели в те края.

— Будьте добры поведать мне о том, что вам удалось установить, дабы я мог сопоставить это со сведениями, имеющимися в моем распоряжении.

— В общем, не подлежит сомнению, что он рожден более сотни лет назад. Это случилось в области Трех Великих Камней, и принадлежал он всего-навсего к сословию мастеровых. Он пошел по стопам отца, стал кузнецом, женился, завел детей, — словом, ничего необычного, кроме того, что не старел телом. Соседи дивились, но он вроде бы не пытался извлечь из своего положения никаких выгод. Вместо того, когда дети его переженились, а жена скончалась, он провозгласил, что идет искать мудрости, хотя бы для того, чтобы выяснить причины своей исключительности. Он снялся с места, и о нем долго не слыхали, пока он не стал учеником Чоу Пэня. Когда же сей мудрый муж тоже скончался, Ду Шань двинулся дальше, неся людям учение Дао и постигая его на свой лад. Не знаю, насколько его речения и жизнь соответствуют заветам Чоу Пэня. Не знаю также, надолго ли Ду Шань задержится здесь. Наверное, и сам он этого не знает. Я спрашивал его, но такие люди на редкость умело уклоняются от вопросов, на которые не желают отвечать.