В приемную я вернулся только под вечер, заглянул в книгу вызовов, и меня как током ударило: «Майор Сайке, охотничья лошадь, ламинит». Записал Джон, и, значит, он сейчас там.

У меня глаза на лоб полезли. Кто-то из обожаемых и дорогостоящих гунтеров! И ламинит с его непредсказуемыми осложнениями. Случай меньше всего подходящий для начинающего ветеринара. Майор съест его живьем! Нет, надо самому посмотреть! И я помчался в Рувей-Грейндж.

Еще вылезая из машины, я услышал воинственный голос майора, доносящийся из конюшни, и с тоской подумал, что Джон уже угодил под каток.

Я заглянул в дверь стойла. Гнедая красавица кобыла болезненно пригибалась в типичной для ламинита позе, подтянув задние ноги под брюхо. К ней жался жеребенок, явно родившийся совсем недавно. Майор, упершись руками в бедра, буквально кричал в лицо Джону:

— Нет, послушайте… э… э… как вас там? Крукс! Так вот, черт подери, Крукс, вы говорите, что у этой кобылы острый ламинит. Чертовская температура, еле на ногах держится, а вы мне говорите, что она выздоровеет и никаких следов не останется. Так вот: я купил ее жеребой, и купил как здоровую, а с ней теперь, значит, всегда так будет? Я слышал про лошадей» которые только и делали, что снова заболевали. Так мне, по-вашему, кота в мешке подсунули? Хоть сколько-то вы разбираетесь, чтобы на вопрос ответить, а? А?

Но молодого человека такая атака как будто ничуть не смутила.

— Послушайте, майор Сайке, — произнес он спокойно убедительным тоном, — я же объяснил вам причину. У вашей кобылы не вышел послед, а потому развился метрит. Ламинит — обычное осложнение в подобных случаях, и хроническим он стать не может. Я ввел ей антибиотик, и через день-два сделаю еще инъекцию. Этого достаточно, чтобы убрать метрит.

Все еще кипятясь, низенький майор выставил подбородок:

— А чертов ламинит? Как вы с ним справитесь?

— Но вы же видели, я сделал ей укол и против него. — Джон озарил майора безмятежной улыбкой. — А если вы подержите ее несколько дней на отрубях и будете водить в пруд, чтобы охлаждать копыта, о чем я вам уже говорил, то она очень скоро совсем поправится.

— А по-вашему, это у нее уже бывало?

— Нет-нет.

— Откуда вы знаете, черт подери?

— Ну, на ее копытах никаких следов ламинита нет. И поглядите сами! — Он поднял переднюю ногу кобылы. — Прелестная вогнутая подошва. Никогда прежде ламинита у нее не было.

— И он не повторится? А? А?

— Рецидив мало вероятен.

— Ну, будем надеяться, что вы не ошиблись.

— Я в этом уверен. Вот увидите. Напрасно вы так волнуетесь.

Я содрогнулся и закрыл глаза — Джон протянул руку и успокаивающе погладил низенького майора по плечу. Я ждал, что майор выйдет из себя, но, к моему изумлению, на его лице появилось подобие застенчивой улыбки.

— Вы так считаете?

— Я в этом убежден. Вам не следует принимать все так близко к сердцу. К такому низенький майор не привык: несколько секунд он вглядывался в лицо Джона, потом снял кепку и поскреб в затылке.

— Ну, может, вы и правы, молодой человек, может, и правы. Хе-хе! Я не поверил своим ушам. Майор смеялся! Джон откинул голову и тоже засмеялся. Ну просто встреча двух былых сокурсников! И внезапно до меня дошло, что разговаривает с майором вовсе не малыш Джон Крукс, наш студент, а высокий, красивый, уверенный в себе ветеринар, чей приятный звучный голос придает убедительность всем его словам. Я тихонько улизнул к машине и уехал, успев принять твердое решение: больше за Джона я волноваться не буду.

Несколько недель спустя я взял телефонную трубку.

— Алло! Мистер Хэрриот? — осведомился бодрый голос, и я узнал одного из наших клиентов среди фермеров.

— Да, мистер Гейтс, — ответил я. — Чем могу служить?

— Да я не за этим. Мне бы поговорить с молодым.

Меня словно молнией поразило. Как же так? Это же я «молодой» и всегда был им. Молодой человек — так всегда меня называли клиенты, хотя я моложе Зигфрида всего на шесть лет. Какая-то ошибка!

— Извините, кто вам нужен?

— Да молодой человек, ну, мистер Крукс.

Вот так. Прежде я не замечал, как дорог мне стал мой титул, и, шагая по коридору за Джоном, я испытывал странную грусть, смиряясь с тем, что я, хотя мне только тридцать с небольшим, уже больше не «молодой человек».

С этого момента мне пришлось терпеть все учащающиеся требования услуг молодого человека, которым уже был не я. Впрочем, угнетало это меня недолго — слишком велики были плюсы. Когда Джон вошел в колею, то жизнь чудодейственно облегчилась. Нет, просто замечательно иметь помощника, особенно такого хорошего, как он. Мне Джон всегда был симпатичен, но когда в три часа ночи меня вызывали к впервые телящейся корове, а я мог перепоручить вызов, перевернуться на другой бок и снова уснуть — в такие минуты симпатия перерастает в теплейшую привязанность.

У Джона были свои идеи о методах лечения, и он не боялся их отстаивать. Как-то Зигфрид застал нас в операционной вдвоем и с места в карьер объявил:

— Я как раз прочел статью об индуктотермии. Новое революционное лечение растяжения суставов у лошадей. Ногу ежедневно обматывают особым электропроводом, и тепло убирает растяжение!

Я буркнул что-то неопределенное. Меня редко посещали новые идеи — собственно говоря, мне присуще органическое отвращение к любым переменам и нововведениям. Эта моя черта всегда чрезвычайно раздражала моего партнера, а потому я промолчал.

Однако Джон невозмутимо заявил:

— Я тоже читал про этот способ. По-моему, ерунда.

— Это почему же! — Брови Зигфрида взлетели вверх.

— Отдает знахарством, по-моему.

— Глупости! — Зигфрид нахмурился. — А по-моему, все очень логично.

Во всяком случае, я заказал аппарат, и, держу пари, он будет нам очень полезен.

Зигфрид — специалист по лошадям, и я не стал спорить, однако было очень любопытно посмотреть, как эта штука работает, и вскоре представился случай это выяснить. Владелец поместья Дарроуби, которого обычно именовали просто «сквайр», держал своих лошадей в конюшне в конце нашей улицы, в каких-то ста шагах от Скелдейл-Хауса, и чувствовался явный перст судьбы в том, как он вскоре обратился к нам по поводу растяжения сустава у его лошади. Зигфрид только руки потирал.

— Именно то, что нам требовалось. Мне надо ехать к Уитби осмотреть жеребца, а потому растяжением займитесь вы, Джон. У меня есть предчувствие, что вы убедитесь в прогрессивности этого метода.

Я понимал, что мой партнер уже предвкушает, как он скажет молодому человеку: «Я же говорил!». Однако после недели лечения Джон не утратил своего скептицизма.

— Я обматывал эту штуку вокруг ее ноги и стоял рядом указанное время, но никаких сдвигов не замечаю. Сегодня устрою еще один сеанс, но, если улучшения не появится, предложу вернуться к прежним методам.

Возвращаясь около пяти домой под проливным дождем, я затормозил у крыльца и вдруг окаменел. По улице приближались работники сквайра, неся чье-то тело. Джон! Я выскочил из машины, а они внесли его в дом и уложили у лестницы. Он, казалось, был без сознания.

— Что случилось? — охнул я, в ужасе глядя на бесчувственное тело моего коллеги, прислоненное к нижним ступенькам.

— Да молодой человек себя электричеством вдарил, — ответил один.

— Что-о!

— Ну да. Он промок на дожде, и когда пошел подключить машинку, так, наверное, ухватился за голый провод. Кричит, а пальцы не разжимаются. Он все кричит, а я лошадь держу и помочь-то ему не могу. А его вроде зашатало, он споткнулся о ее заднюю ногу, ну и оторвался от провода-то, а не то, думается, его убило бы.

— Господи! Что нам делать? — Я обернулся к Хелен, которая прибежала из кухни. — Позвони доктору! Нет, погоди… Он, кажется, приходит в себя.

Распростертый на ступеньках Джон зашевелился, его глаза прищурились на нас, и он разразился потоком на редкость цветистых слов. Хелен уставилась на меня, разинув рот.

— Нет, ты только послушай! И ведь такой милый молодой человек! Мне было понятно ее изумление: Джон, очень благовоспитанный, очень корректный юноша в отличие от большинства ветеринаров, никогда не матерился. Однако оказалось, что он владеет огромным запасом таких слов — кое-какие я даже не знал, что удивительно, поскольку рос я в Глазго.