Когда я вернулся в сад в дремотной тишине полудня — ленча в программе не было — судя по всему, собиралась гроза Марк с довольным видом начищал свои фильтры, надеясь пополнить коллекцию живописных картин неба. Потом — Бог знает, говорили мы о чем-то или нет — солнце опять вернулось на небо, а я не заметил, как это произошло, и в саду засмеялись птицы. Позднее, когда последний луч солнца медленно покинул лужайку, небо внезапно стало темно-синим. Я уловил едва ощутимый запах оранжереи — перегной, торф, черви, копошившиеся среди гниющих листьев — невдалеке прошел садовник Фу, прижимая к груди целую охапку горшков с дрожавшими цветами. И лето словно превратилось в зиму.

— Теперь я кое-что понял, — сказал Марк.

— Что именно?

— Почему ты вернулся. И почему я здесь. Я — алиби, не так ли?

— Я вернулся не по своей воле, Марк.

— Эта девочка хочет тебя. Она похожа на кошку во время течки. Знаешь, что я собираюсь сделать завтра, Серджио? Пойду повидаюсь с этим целителем — и прекрасно управляюсь сам. Чем плоха программа?

— А что предлагается мне?

— Тебе предлагается переспать с ней.

И поскольку я лишь молча возил вилкой по тарелке, он спросил:

— Что-нибудь не так?

— Да.

— В чем дело, Серджио? Скажи мне. Это из-за… из-за Ким? Послушай, не мое дело давать тебе советы, но… сколько тебе лет, Серджио? Тридцать три? Тридцать шесть? Ладно. Во всяком случае, я старше тебя. Послушай опытного человека: в жизни тебе нужны будут только воспоминания. В конце концов, это единственная вещь, которая…

— Марк, — я поднял глаза, — она слишком много для меня значит.

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю.

— Ты как будто боишься…

— Оставь меня в покое.

Я бросил салфетку и отправился спать. Марк пришел много позже. Он был пьян.

— Ты оказался прав, Серджио. Можно мне включить свет? Ты не спишь? Ты оказался прав, здесь происходят странные вещи. Во-первых, послушай…

Он споткнулся о кровать и сел на мои ноги.

— Это местное песочное вино — настоящая находка. У меня и правда все горло как в песке. — Он почесал горло. — Послушай, детка, я обошел всю местную знать и выпил с ними со всеми, но это только для того, чтоб помочь тебе. Вот так. Погоди-ка минутку, мне надо выпить стакан воды, чтобы промыть этот песок.

Он опять споткнулся об угол кровати, ухватился за раковину и стал пить прямо из-под крана

— Во-первых, дядюшка Бонафу был замешан в другом деле, более серьезном, чем это, шесть лет назад. Я точно не понял, что там случилось. Два человека погибли — расплата за старые долги, в чикагском стиле, понимаешь? Там было какое-то наследство и так далее. «Убийство на расстоянии». Тебе это не интересно? Или интересно? Теперь девушка. — Он подошел к кровати и, сделав мне козу, продолжал: — Ее родители погибли в автомобильной катастрофе. Это официальная версия. Люди говорят… Но чего они только не говорят, Серджио? Есть две другие версии. Несчастный случай произошел, когда они ехали в деревню… Серизоль. Смотри, как я точен. Машина налетела на платан и разбилась в лепешку. И девушка — ей тогда было восемнадцать лет — находилась в машине. Но осталась цела и невредима. Теперь слушай внимательно. Только после седьмой бутылки они мне все выложили. Ее мать страдала от неизлечимой болезни… По одной версии — ты следишь за мной? — ее отец, двоюродный брат Бонафу, убил жену и представил ее смерть как…

— Марк, — сказал я, — ради Бога, заткнись и иди спать.

— Но это еще не все! Эти люди там в долине — все совершенно ненормальные. Здесь как раз вплетается история садовника Имею честь сообщить тебе, что садовник мертв. По непроверенным данным. Стал призраком в тысяча девятьсот сорок третьем, когда был совершен обряд освящения. Ты не хочешь послушать историю о святилище? Одна из величайших страниц в истории Сопротивления. Ты знаешь, что такое святилище? Я не знал. Один старик объяснил мне за стаканом вина. Святилище — это святые места. Посвящаются обычно Богу. Любому богу. Но могут быть посвящены и дьяволу!

— Продолжим завтра утром, — объявил я, выключая свет.

Я слышал, как он раздевается в темноте и невнятно бормочет:

— Это очень удобно: посвящаешь святилище дьяволу, и когда кто-то другой входит туда без твоего разрешения, он падает замертво. Так и пропали три немца, лейтенант и двое рядовых. Значит, ты приехал за легендами, Серджио? Отлично, мы попали как раз туда, куда надо. Это точно.

На следующий день жара стала невыносимой. В три часа разразилась гроза, и мы укрылись в хижине. На этот раз Тереза не стала зажигать огонь. Она только молча прижалась ко мне, и ее кристально-ясные глаза стали темно-зелеными. До этого были всякие расспросы: ее жизнь, детство, планы на будущее, взгляды. Рассказал о себе (служил в армии, в том числе восемь месяцев в Алжире, женился и так далее). Мы говорили обо всем, что когда-то чувствовали, любили, ненавидели, желали — или только думали, будто говорим, потому что на самом деле не придавали значения словам — они лишь отвлекали наши мысли от того, что неизбежно должно было произойти. И оно произошло. Именно там, в хижине, когда первые капли дождя упали не крышу и листья деревьев, мы поцеловались во второй раз. Первым был тот едва ощутимый трепет ее губ. Потом моя рука осторожно скользнула за ворот ее зеленой блузки — в то время, как она гладила мое лицо: два легких нежных пальца коснулись моего лба, потом носа и губ. С усердием слепого я в мельчайших подробностях изучил ее груди, прежде чем увидел их — жемчуг, сияющий в раковине — после того, как внезапным движением она отвела назад плечи и, изогнув спину, помогла мне сбросить ее блузку. Когда она разделась до пояса, я взял обе ее руки и поднял над головой. Мои губы зарылись в волнующий клочок волос под мышкой, затем, поднимаясь к шее, подобрали по пути каплю пота, пока вновь не слились с ее губами. В эту минуту я понял — я почувствовал это впервые в жизни, — что каждая частица наших тел предназначена и уже давно подготовилась к этой церемонии.

Все время во Вселенной принадлежало нам. Бесконечное время простиралось вокруг и струилось внутри нас. Внезапно резкий запах поднялся от ее лобка, тотчас смешавшись с запахом гниющего сена. И когда моя рука быстро опустилась к ее бедрам, я был приятно удивлен, обнаружив, что она уже расстегнула юбку. Я спустил ее юбку вместе с трусиками. Это движение, которое часто представляло для меня большие затруднения и неудобства, стало andante amoroso1 второй части симфонии. Оставалось одно препятствие — как избавиться от моей одежды? Но охвативший меня жар расплавил их, и они слетели сами, словно пыль. Когда наши обнаженные тела соприкоснулись и пришел конец нашей невыносимой разделенности, я спросил ее глаза в последний раз, и они ответили мне спокойно, прежде чем закрыться. Потом ее губы шевельнулись:

— Уже так поздно, — произнесла она, и эти три слова превратились в едва заметную зыбь в застывшем воздухе.

В тот вечер, укладывая в чемодан пижаму и туалетные принадлежности, я сказал Марку:

— Помоги мне, придумай что-нибудь.

— Не беспокойся, Серджио. Можешь на меня положиться.

Марк также был удовлетворен проведенным днем. Он подружился с Бонафу, который почему-то хотел сфотографироваться во всех мыслимых ракурсах.

— Он такой же комедиант, как и все остальные, — сказал Марк, — я даже видел, как он пытался загипнотизировать паралитика. Но самое удивительное вот — смотри! — Он вытянул свою левую руку. — Она у меня никогда полностью не распрямлялась — что-то там в суставе, какое-то затвердение связок. Он сразу заметил и предложил выправить. Взял мою руку, тряхнул ее несколько раз и поставил какую-то припарку на локоть. Потом положил обе руки мне на крестец… Крестец и локоть — вроде никакой связи, но я сразу почувствовал во всем теле чудесное тепло. Как будто кровь закипает. Очень приятно.

Марк упаковал свой небольшой чемоданчик и легко поднял его левой рукой.