С того дня прошло всего около двух месяцев, но за это недолгое время я приобрел определенный опыт. Балашов был прирожденным артиллеристом. Огнем на бронепоезде командовал он, а я контролировал работу электроаппаратуры и руководил маневрированием состава. Работать с командиром было все равно что закончить еще одно военное училище.

— Курс ноль! — крикнула Еремеева. Это означало, что самолеты держат курс на бронепоезд.

Я посмотрел в бинокль. Прямо на нас на высоте около двух с половиной километров шли треугольником «юнкерсы». Вражеские машины необходимо было сбить с их курса до того, как они начнут пикирование.

Балашов, держа у глаз бинокль, зорко наблюдал за «юнкерсами». Весь он напрягся, точно изготовившийся к прыжку барс.

Подпустив самолет на нужное расстояние, Балашов дал команду именно в тот момент, когда бомбардировщикам оставалось совсем немного, чтобы перейти в пикирование.

Грянул первый залп, и перед «юнкерсами» взвились четыре белых облачка. «Юнкерсы» продолжали идти по курсу: летчики были, видать, не из робких.

Но следующие два залпа, точные и своевременные, заставили их дрогнуть. Два «юнкерса», шедшие справа и слева от ведущей машины, слегка отвалили в стороны и начали пикировать раньше, чем следовало.

Однако ведущая машина продолжала упорно идти заданным курсом.

Еще секунда — и она перейдет в пике.

Но в этот миг грянул очередной залп, и «юнкерс» сперва накренился на одно крыло, потом стремительно развернулся вправо и стал резко снижаться. Черный шлейф дыма тянулся за ним, мы видели, как он уходил к своим, беспорядочно сбрасывая бомбы, — самолет был поврежден основательно.

Между тем два первых «юнкерса» вышли из пике и летели на малой высоте, один слева от нас, другой — справа.

Балашов тут же перевел пушки на прямую наводку — по две на каждый бомбардировщик. После первых же беглых выстрелов один из «юнкерсов» окутался густым черным дымом.

— Ур-ра-аа! — раздалось с командирской платформы.

Это сержант Лапин, помощник командира взвода управления, швырнув кверху шапку, орал во всю глотку, за ним закричали и другие.

Нелидова и Еремеева отличились и на этот раз: ведь девушки успели измерить расстояние до боковых машин в тот момент, когда те вышли из пике, и командиры орудий установили дистанционную шкалу гранат но их идеально точным данным.

Когда «юнкерс» окутался дымом, я мельком посмотрел на девушек. Обе они, раскрасневшиеся, сверкающими глазами глядели на горевший самолет. Лица их светились неподдельной радостью…

Нелидова почувствовала мой пристальный взгляд, обернулась и быстрым кокетливым движением откинула волосы.

Черт возьми, оказывается, женщина остается женщиной даже на передовой!

Мне всем сердцем захотелось подойти к этим славным мужественным девушкам и поблагодарить их, но командир опередил меня: он спустился со своего мостика и молча пожал обеим руки.

Тот, кто знал Балашова, не мог не понять, что этим он оказал девушкам честь. Такое случалось крайне редко.

К тому же нас поздравили из штаба со сбитым вражеским самолетом: «Уточняем сведения о втором, возможно, и он не доберется до своего аэродрома».

С того дня каждый из нас уже иными глазами смотрел на «наших девушек», как мы ласково их называли. Куда девались недоверие, пренебрежение, с которыми мы отнеслись к ним поначалу. Этот случай помог всем убедиться, что здесь, на бронепоезде, женщина может сражаться не хуже мужчины.

Когда после отбоя тревоги мы спустились с платформы, комиссар поддел меня локтем в бок со словами: «Вот не ожидал, что девчата такую выдержку проявят. А ты?»

Я улыбнулся, пожал плечами, дескать, и я не ожидал.

Прошло еще некоторое время, и поведение окружающих, их отношение к девушкам, а также мое собственное состояние убедили меня, что ни для кого это время не прошло бесследно.

Мы стали совершенно иначе относится к Нелидовой и Еремеевой, смотрели на них с каким-то даже восторгом и неожиданным, непроизвольным уважением.

Странное преображение произошло и с командиром; раза два я заметил, как он издали украдкой посматривал на курчавого сержанта, однако в обращении с ней был, по обыкновению, сдержан, требователен и беспристрастен.

Личный состав бронепоезда разделился надвое: одну, большую, часть составили поклонники Нелидовой, остальных, среди которых преобладали южане, пленила черноглазая, черноволосая Еремеева.

Девушки скоро освоились. В свободное время они уже не сидели, как арестанты, в своем крохотном купе — отгороженной каморке одного из хозяйственных вагонов.

Стоило появиться одной из них вне боевой платформы, как тотчас же вокруг образовывался круг бойцов, затевались разговоры, шутки, слышался смех, разгоралось веселье…

А уж плясать с ними было особой удачей, и наши ребята из кожи вон лезли, соперничая друг с другом, чтобы удостоиться этой чести.

Но девушки оказались настолько обходительными, умными и тактичными, так просто и в то же время осмотрительно вели себя что все страсти сводились к шутке.

Добрым отношениям способствовало и то, что обе они стали незаменимыми товарищами. Приобвыкнув на новом месте, среди новых людей, девушки взяли на себя обязанности хозяек.

Их тесное купе напоминало теперь мастерскую. Кому залатать что, кому пригнать по росту и по фигуре гимнастерку, кому постирать или отгладить одежду — представьте, на бронепоезде даже утюг появился! — все это их нежные руки делали быстро и умело.

Никто не помнил, чтобы Нелидова или Еремеева поленились помочь ребятам.

Единственный человек, которого Нелидова и Еремеева явно невзлюбили, был старшина Шульженко. Шульженко мнил себя опытным донжуаном, не упускал случая похвастаться своими победами и тем, что сменил пять жен. Все его рассказы о любовных похождениях сводились к тому, сколько дней и часов он затрачивал на то, чтобы, как он выражался, «приручить» ту или иную приглянувшуюся ему особу.

Видимо, старшина намеревался «приручить» и Нелидову с Еремеевой.

Мне думается, что он попытался сделать это в первый же день, когда его командировали за ними.

Но опростоволосился, видать, наш Шульженко.

С тех пор и невзлюбили его девушки. Их нелюбовь передалась всем на бронепоезде.

А уж коли женщина кого невзлюбит — сохрани господь! Это чувство неудержимо, оно растет, точно снежная лавина, и, подобно лавине, погубит того, на кого обращено!..

Бойцы, как я говорил, и прежде не испытывали симпатии к Шульженко, теперь же едва его терпели. Воистину, женщины могут настроить всех на свой лад. Не дай бог, чтобы все они когда-нибудь пришли к единодушию (хотя бы к такому, на какое способны мужчины), тогда прощай слабость женского пола и господство мужчин…

Что и говорить, не время было философствовать, но чего только не передумает человек на фронте в свободные минуты…

Четырехметровый дальномер был установлен на так называемой «командирской платформе», где во время боя обычно находились Балашов и я. Поэтому видеть работу девушек чаще всех удавалось мне. Должен признаться, что меня они просто поражали своим мужеством, выносливостью, выдержкой.

Случалось, Нелидова и Еремеева часами не отрывались от дальномера, но их данные всегда были безошибочными. И это в обстановке, когда вокруг все горело и грохотало, гремели орудия, рвались бомбы и снаряды, лилась кровь…

А девушки наши словно не знали устали, казалось, они соревновались с мужчинами и, представьте, в чем-то превосходили их.

Так пролетело три месяца.

Тяжелейшими оказались они, эти месяцы. А «наши хозяюшки», как мы называли девушек, вместе с нами стойко переносили все испытания.

В боях мы потеряли многих своих товарищей. Рядовой состав бронепоезда сменился на добрую половину, но и красноармейцы, прибывшие для пополнения, словно по традиции, переняли бережное отношение к нашим отважным дальномерщицам.

Как-то незаметно пришла весна…

Март принес солнечные дни. Снег таял. Тополиные верхушки чуть заметно окрасились в желтовато-зеленоватый цвет.