Машина страшно воняет и вся в говне. Не проблема. Отмоем. Главное, что поручение не завалили. Пока размышлял, Вадик травой, лопухами, ветками и своим надушенным платком попытался что-то там исправить в своем гардеробе. Понятно, что безуспешно. На дискотеку никак нельзя.

Хорошо. Отдышались, поехали дальше. Примерно через километр начал давить идиотский смех. Нервный или победный, не знаю. Но на дорогу смотреть сквозь слезы невмоготу.

Прошу Вадика заткнуться, а он еще больше заходится. Не поймешь, ржет от смеха или рыдает от утери товарного вида. Кое-как упокоились. Сворачиваем на очередном повороте. Стоит толстый милицейский капитан с портфелем. Видит милицейскую машину, машет руками. Понятное дело, останавливаюсь.

Он открывает заднюю дверцу, тяжело дыша устраивается на заднем сидении. Снимает фуражку, вытирает пот платком. Одевает фуражку и благодарно произносит: «Спасибо, ребята, что подобрали, а то никто брать не хотел, прям не люди, а свиньи какие-то».

Ну понятно, что после этого минут пять я вообще не мог разогнуться. Рядом, задыхаясь, скрючился Вадик. Ну, так сказать, очередной нервный срыв после всего происшедшего.

Заикаясь, извинились перед коллегой, прояснили причину смеха. Впрочем, он сам понял и по вони, и по свинячьему бормотанию из «зечки». Сейчас уже не помню, но, кажется, он тоже ржал.

Привезли посылку по указанному адресу. Втихаря освободили от пут и выгрузили во дворик.

Отборный, розовощекий, элитный свин, выделенный для уважаемого человека, через каких-то пятьдесят километров превратился в унылую хромающую на все четыре ноги свинью.

Харя побита и стерта, глаз заплыл, как у реального алкаша. К тому же розовая поросячья туша была полностью перечерчена кровавыми красными полосами. (Перестарался, когда проволокой стягивал.) Но все равно. Задание выполнено! Привели себя в порядок и поехали за заслуженной начальственной похвалой.

На следующий день начальник задумчиво поблагодарил и спросил, кто выбирал поросенка. Я честно ответил, что нам его выдали в мешке. «Вот с-суки!», — сквозь зубы процедило руководство в адрес свинарей. Мне стало неловко…

Бандита звали Михаил. Фамилия была обыденная Половский, а отчество нашему уху непривычное — Людмилович.

Сам он родом из Ханты-Мансийска. Для нас это был край географии. Может, там принято отчество по маме давать, а может, папу его Людмилом звали, нам неведомо.

Так вот, украл что-то этот Михаил в Харькове и благополучно от следствия уехал в свой снежно-малярийный край. А нам расследуй.

Все знают, а некоторые помнят, что рука у Кремля длинная.

В те справедливые времена Украина в кремлёвскую епархию входила, не особо задумываясь, что было ужасно.

Конкретно в том случае на конце кремлёвской руки находился следователь. Я. Нужно ехать, карать.

Поскольку задание было ещё и доставить Людмиловича в Харьков, то дали мне опера. Я просил того, с которым сработался в Армении, но в этот раз начальник розыска выдал абсолютно иной образец с неоригинальным именем Сергей.

Сейчас дам краткую характеристику. Каждое утро в розыске планёрка, которую называют совещанием. Хотя это, конечно, планёрка, потому что на совещании, кроме матов, иногда должны проскакивать гражданские слова и, возможно, обращение на «Вы».

На планёрке это исключено, кроме случаев, если планёрка проходит в филармонии.

Так вот, на каждом совещании-планёрке, громко проводившейся на третьем этаже, одному из сотрудников уголовного розыска разрешалось стоять.

Как в том самом справедливом суде товарищу Саахову. Не просто стоять, а держаться за спинку стула.

Дело в том, что сидя он засыпал, а стоя без стула падал. Это наш Сергей. Трезвым его не видели никогда, равно как и пьющим. Поэтому считалось, что состояние похмелья у него хроническое, не проходящее и берущееся ниоткуда.

Серёжу дали в напарники, и мне довелось увидеть, как страшно он пьёт.

На дворе ноябрь 1991 года. Как добираться до того Ханты-Мансийска, никто не знает. Да и вообще о нём никто ничего не знает, кроме того, что большие пельмени называются манты.

Название похоже, но суть не та. Короче, летите, говорят, до Тюмени, а там сами выясните. Это не в Ереван лететь, поэтому билетов полно.

С Сергеем я встретился в день «Ч» в аэропорту Харькова. Ну как, встретился… Среди пассажиров, вылетающих в этот северный край, выделялся один, одетый теплее всех и с зелёным огромным рюкзаком из комиксов про туристов.

Рюкзак был ведущим, а то на что он был надет, ведомым. В куче багажа он выделялся как пирамида Хеопса на фоне луганских (тогда ворошиловградских) терриконов.

И когда я говорил, что Серёжа теплее всех одет, это означало, что на нём был овчинный тулуп. Тулуп, а не дублёнка, как некоторые себе могут представить. Помните Шурика в «Операции Ы»? Так вот, такой же, только больше. До пят.

Кроме всего того, что Сережа был вечно пьян, он ещё и холода боялся. Повезло с напарником. Не Джеймс Белуши. Ладно.

Прилетели в Тюмень. Самого полёта не помню, поэтому делаю вывод, что ничего из ряда вон там не произошло. Иное дело полёт в Ханты- Мансийск. Там помню всё до самых мелких деталей. Память мне не изменяет с тюменского аэропорта, где я взял два билета в Ханты-Мансийск и потерял Серёжу. Не навсегда, к сожалению, но в пёстрой толпе северян в тулупе и с могучим рюкзаком он как-то растворился.

Еще в Харьковском аэропорту мы выяснили, что у каждого из нас по две бутылки водки. Времена тогда были остродефицитные, и водка вообще отпускалась по талонам. На севере она никак не отпускалась, а только добывалась. Поэтому, с согласия Горбачёва, провозить с собою можно было не более двух бутылок.

Это я помню точно, как и дальнейшее. Я был в кожаной куртке с сумкой, в которой находились материалы уголовного дела и две бутылки. Серёжа, как я описал, в тулупе и с рюкзаком.

Количество провезённых им бутылок я выяснил позже и не до конца. Одну из них он распил под лестницей в аэропорту Тюмени с первым попавшимся бомжом. Поэтому я его на время потерял.

Как он пил, я не видел, увидел только тулуп, выползающий из-под лестницы, за который зацепился бомж, и звонко выкатившуюся за ними по бетону пустую бутылку. Литровую, блядь.

С этого момента закрутилось… Серёжа с рюкзаком, который он на этот раз категорически не стал сдавать в багаж, стоял в очереди на посадку. Передо мной. Перед ним рамка, возле которой тюменский милиционер с лицом Бельдыева. Молодой и худенький.

Тулуп в рамку пролез, а рюкзак заклинило. Я через эту громоздкость громко говорю милиционеру, что конвоирую эту пьяную вещевую свалку в Ханты-Мансийск, для чего у меня есть пистолет, о котором я вспомнил перед рамкой.

Ещё я вспомнил, что такой же точно пистолет есть и в недрах тулупа, который шевелится в шатающей в такт рывкам напарника антитеррористической рамке, и будет стрёмно, если его найдут.

Серёжа лезет, я кричу, показывая удостоверение сверху рюкзака, рамка разрывается школьным звонком, информируя спецслужбы аэропорта о том, что у подозрительного типа в недрах одежды может быть оружие.

Надо отдать должное жителям севера. Никто в очереди не волновался и не реагировал на затор. Ничего необычного, все спокойно ждали. С небольшого разгона навалившись на рюкзак, я пропихнул напарника к выходу и инерционно проскочил за ним.

Тюменский народный милиционер не пикнул, но монголоидные глаза на время округлились. Спецслужбам пофиг, что кто-то из Тюмени в Ханты-Мансийск может лететь с пистолетом. Ну и слава Богу.

Мы в самолёте ЯК-40. Салон, как в ПАЗике, но запах исключительно как в ЯК-40. Жарко.

Рюкзак и тулуп Серёжа снял. Под тулупом кроваво-красная водолазка и чёрные тренировочные штаны, заправленные в чёрные полусапоги. Эдакий ремикс произведения Стендаля.

На боку кобура, не простая, а гаишная. Гаишная, значит, белая. И висит на ремнях. Видели фотографии батьки Махно? Такая же точно и так же точно висит. Только белая.