Погода стояла чудесная, а знаменитая река Нил была неописуемо прекрасна. Я соблазнился мыслью нанять баркас и проехать до Александрии водным путем. Все шло великолепно, пока не наступил третий день плавания.

Вы, милостивые государи, несомненно, слышали о ежегодном разливе Нила. На третий день, как уже сказано, вода в Ниле начала неудержимо подниматься, а на следующий день вся местность и справа и слева от реки на расстоянии многих миль была уже залита водой.

На пятый день, после захода солнца, мой баркас запутался в чем-то, что я принял сначала за ползучие растения и кустарник. Но лишь только на следующее утро рассвело, я увидел, что со всех сторон окружен миндалем, совершенно созревшим и великолепным на вкус. Когда мы опустили лот, я обнаружил, что дно под нами на глубине по меньшей мере шестидесяти футов. При этом нам нельзя было двинуться ни вперед, ни назад. Часов в восемь или девять, насколько я мог определить по солнцу, внезапно поднялся ветер, который накренил наш баркас. Баркас зачерпнул воды, пошел ко дну, и долгое время ничего не было известно о его судьбе.

К счастью, мы все, сколько нас было - восемь мужчин и двое подростков, - спаслись благодаря тому, что уцепились за деревья, ветви которых были достаточно крепки для нас, но не могли вынести тяжести нашего баркаса. В таком положении мы пробыли три дня, питаясь одним миндалем. Само собой разумеется, что в питье мы не испытывали недостатка. На двадцать второй день после крушения вода спала так же быстро, как и поднялась, и на двадцать шестой день мы могли уже ступить ногой на твердую землю. Первое, что мы с радостью увидели, был наш баркас. Он лежал в двухстах саженях от того места, где пошел ко дну. Высушив на солнце все, что могло быть нам полезным, мы отобрали из наших дорожных запасов все наиболее необходимое и пустились в путь, стараясь угадать направление, по которому плыли раньше. По моим самым точным подсчетам, нас отнесло в сторону миль на сто пятьдесят через ограды, изгороди и заросли.

За семь дней мы добрались до реки, которая спокойно текла по своему руслу, и поведали одному бею о наших приключениях. Бей любезно снабдил нас всем, что нам могло понадобиться, и отправил дальше в одной из своих лодок.

Примерно дней через шесть мы добрались до Александрии, где пересели на корабль, направляющийся в Константинополь.

Великий султан принял меня чрезвычайно милостиво, и я был удостоен чести лицезреть его гарем, куда его величество соизволил самолично ввести меня, чтобы предоставить в мое распоряжение столько прекрасных дам, включая и его жен, сколько я пожелаю отобрать для собственного удовольствия.

Я не люблю хвастать своими любовными приключениями, поэтому, милостивые государи, сейчас пожелаю вам всем спокойной ночи.

ШЕСТОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ

Покончив с рассказами о своих египетских приключениях, барон собрался было отправиться спать, но произошло это именно в тот момент, когда несколько ослабевшее внимание слушателей вновь было возбуждено упоминанием о гареме великого султана. Уж очень им хотелось услышать еще что-нибудь о гареме. Но так как барон решительно отказался продолжать разговор на эту тему, с другой же стороны, не желал огорчить своих веселых слушателей, осыпавших его просьбами, он решил позабавить их рассказами о своих необыкновенных слугах и так начал свое повествование:

- После моего путешествия в Египет я очень вырос в глазах великого султана. Его величество просто не мог жить без меня, и я ежедневно бывал приглашен и к обеду и к ужину. Я должен признать, господа, что у турецкого султана стол был более изысканный, чем у любого другого владыки на земном шаре. Но относится эта похвала только к еде, а не к напиткам, ибо, как вам известно, закон Магомета возбраняет верующим употребление вина. Поэтому на официальных обедах в Турции нечего и думать о том, чтобы выпить стаканчик вина. Однако то, что не происходит публично, нередко проделывается втихомолку, и, невзирая на запрет, многие турки знают, что такое доброе вино не хуже, чем почтенные немецкие прелаты. Так дело обстояло и с его турецким величеством.

За парадным столом, к которому обычно бывал приглашен и генеральный суперинтендант, то есть муфтий, который перед едой читал молитву "Очи всех", а после еды - "Благодарение аллаху", о вине не могло быть и речи. Но когда поднимались из-за стола, для его величества в кабинете обычно уже стояла наготове бутылочка доброго вина. Однажды великий султан, дружески мне подмигнув, дал понять, чтобы я прошел за ним в кабинет.

Когда мы там заперлись, он с таинственным видом достал из шкафчика бутылку.

- Мюнхгаузен, - произнес он, - я знаю, что вы, христиане, понимаете толк в бокале хорошего вина. У меня тут осталась еще бутылочка токайского. Такого чудесного вина вам, верно, еще никогда в жизни не приходилось пить.

С этими словами его величество налил мне, а затем и себе по рюмке, и мы чокнулись.

- Ну, что вы на это скажете? Ну-ка! Не правда ли, чудо, а не вино?

- Винцо хорошее, ваше величество, - ответил я. - Но, с разрешения вашего величества, я все же должен сказать, что в Вене у покойного императора Карла Шестого мне приходилось пить во много раз лучшее. Черт возьми! Вот бы вашему величеству испробовать такого вина!

- Друг мой Мюнхгаузен, при всем уважении к вам не могу поверить, чтобы существовало токайское лучше этого! Я достал одну-единственную бутылку этого вина у венгерского дворянина, который с трудом решился с ним расстаться.

- Чепуха, ваше величество! Токайское токайскому рознь. Господа венгерцы не так-то щедры. Держу пари, что ровно за час доставлю вам прямым путем и непосредственно из императорского погреба бутылку токайского, да еще какого!

- Мюнхгаузен, мне кажется, вы болтаете вздор!

- Нет, я не болтаю вздор. Берусь за один час прямым путем из императорского погреба в Вене доставить вам бутылку токайского, и не такую кислятину, как это!

- Мюнхгаузен! Мюнхгаузен! Вы смеетесь надо мной, а этого я вам не позволю! Я знал вас до сих пор как человека необыкновенно правдивого, но сейчас готов думать, что вы завираетесь.

- В чем же дело, ваше величество? Давайте попробуем. Не выполню я свое обещание - а я непримиримый враг всяческого вранья, - тогда, ваше величество, прикажите отрубить мне голову. Ведь моя голова не кочерыжка какая-нибудь. Что же вы, ваше величество, против нее поставите?

- По рукам! Ловлю вас на слове! Если ровно в четыре часа токайское не будет доставлено, я не помилую вас, и это будет вам стоить головы. Смеяться над собой я не позволю даже лучшим моим друзьям. Если же вы свое обещание выполните, то можете взять из моего казначейства столько золота, серебра, жемчуга и драгоценных камней, сколько в силах унести самый большой силач.

- Вот это другое дело! - ответил я, тут же попросил подать мне перо и чернила и написал королеве-императрице Марии-Терезии следующую записку:

"Ваше величество, в качестве единственной наследницы вам, несомненно, от вашего блаженной памяти отца наряду с прочим достались и его погреба. Осмелюсь покорнейше просить Вас прислать мне с подателем сего письма бутылку токайского, какое я частенько пивал у Вашего батюшки. Только самого лучшего. Дело касается пари. Готов как угодно за это отслужить и остаюсь..." И так далее.

Записку я поспешил вручить, даже не запечатав, так как было уже пять минут четвертого, моему скороходу. Ему пришлось отстегнуть свои гири и немедленно пуститься бежать в Вену.

После этого мы - великий султан и я - в ожидании лучшего выпили до дна оставшееся вино. Пробило четверть четвертого, половина... пробило, три четверти четвертого... но скорохода не было видно. Должен признаться, что мне понемногу становилось все больше не по себе. Мне чудилось, что его величество время от времени поглядывает на шнур от колокольчика, собираясь вызвать палача. Мне, правда, еще разрешили выйти в сад, чтобы глотнуть свежего воздуха, но за мной все время следовали двое услужливых соглядатаев, не спускавших с меня глаз.