Как же мне было вернуть его? Где найти на земле такую высокую лестницу, чтобы его достать?

Тут мне пришло на память, что турецкие бобы растут ужасно быстро и достигают удивительной высоты. Я сразу же посадил такой боб, который и в самом деле стал расти и сам по себе уцепился за один из рогов Луны. Тогда я спокойно полез вверх на Луну, куда, наконец, благополучно и добрался.

Трудно было разыскать мой серебряный топорик в таком месте, где все другие предметы блестели, как серебряные. Наконец я нашел его в куче мякины и рубленой соломы.

Я собрался спуститься обратно. Но - увы! - солнечная жара успела высушить мой боб так, что нечего было и думать сползти по нему вниз. Что было делать? Я сплел из рубленой соломы веревку такой длины, как только было возможно. Веревку я прикрепил к одному из лунных рогов и стал спускаться вниз. Правой рукой я держался за веревку, а в левой держал топорик. Спущусь немного, отрубаю излишний конец веревки надо мной и привязываю его к нижнему концу. Так я спустился довольно низко. Но от постоянного отрубания и связывания веревка не становилась крепче, а до поместья султана было все еще довольно далеко.

Я находился еще в облаках, в нескольких милях от земли, как вдруг веревка разорвалась, и я с такой силой грохнулся вниз, на нашу родную землю, что был совсем оглушен. Благодаря тяжести моего тела, летевшего с такой высоты, я пробил в земле яму глубиной по меньшей мере в девять сажен, на дне которой и очутился. Постепенно я, правда, пришел в себя, но не знал, как мне выбраться оттуда. Однако чему только не учит нужда! Своими собственными ногтями, которым было уже сорок лет, я выкопал некое подобие лестницы и по ней благополучно выбрался на свет.

Наученный горьким опытом, я стал другими способами отделываться от медведей, которые охотно гонялись за моими пчелами и лазали по ульям. Я вымазал медом дышло телеги и ночью залег в засаде неподалеку от нее. Все произошло именно так, как я ожидал. Огромный медведь, привлеченный запахом меда, принялся с такой жадностью лизать передний конец дышла, что втянул его в себя через глотку, желудок и кишки, и оно сзади вылезло наружу. Когда медведь с такой ловкостью нанизал самого себя на дышло, я подбежал к нему и заклинил отверстие в дышле. Тем самым я отрезал лакомке путь к отступлению и оставил его в таком виде до утра. Великий султан, случайно проходивший мимо, чуть не умер от хохота над этой проделкой.

Вскоре после этого русские заключили с турками мир, и меня, в числе других пленных, отправили в Санкт-Петербург. Но я вскоре ушел в отставку и покинул Россию во время великой революции, лет сорок тому назад, когда император, еще покоившийся в колыбели, вместе со своей матерью и отцом, герцогом Брауншвейгским, фельдмаршалом фон Минихом и многими другими был сослан в Сибирь.

В тот год во всей Европе свирепствовал такой мороз, что солнце, по-видимому, пострадало от холода, отчего оно с тех самых пор и до сегодняшнего дня хворает. Мне поэтому при возвращении на родину пришлось испытать более тяжкие злоключения, чем по пути в Россию.

Ввиду того, что мой литовский конь остался в Турции, я был вынужден отправиться на почтовых. Случилось однажды, что нам пришлось ехать по узкой дороге, окаймленной высокой изгородью из шиповника, и я напомнил кучеру о том, что нужно протрубить в рожок, иначе мы рисковали в этом узком проходе столкнуться со встречным экипажем и застрять там. Парень поднес рожок к губам и принялся дуть в него изо всей мочи. Но все старания его были напрасны. Из рожка нельзя было извлечь ни единого звука. Это было совершенно непонятно и могло кончиться для нас настоящей бедой, так как мы вскоре увидели, что навстречу нам мчится экипаж, объехать который было совершенно немыслимо.

Тем не менее я выскочил из кареты и прежде всего выпряг лошадей. Вслед за этим я взвалил себе на плечи карету со всеми четырьмя колесами и всеми дорожными узлами и перескочил с этим грузом через канаву и изгородь вышиной в девять футов. Это было отнюдь не пустяком, принимая во внимание вес экипажа. Перепрыгнув обратно через изгородь, я снова очутился на дороге, но уже позади чужой кареты. Затем я поспешил к нашим лошадям, подхватил обеих и, зажав их под мышками, прежним способом, другими словами - двойным прыжком туда и обратно, доставил их к карете, приказал запрягать и благополучно добрался в конце перегона до постоялого двора.

Я мог бы еще добавить, что одна из лошадей, очень резвая и молодая - ей было не более четырех лет, - чуть было не натворила беды. Когда я совершал второй прыжок через изгородь, она зафыркала и, выражая неудовольствие моими резкими движениями, стала брыкаться. Но я справился с ней, засунув ее задние ноги в карман моего сюртука.

На постоялом дворе мы отдохнули после всех наших приключений. Кучер повесил свой рожок на гвоздь подле кухонного очага, а я уселся напротив него.

И вот послушайте только, милостивые государи, что тут произошло! Внезапно раздалось: "Теренг! Теренг! Тенг! Тент!"

Мы вытаращили глаза. И тогда только мы поняли, почему кучер не мог сыграть на своем рожке. Звуки в рожке замерзли и теперь, постепенно оттаивая, ясные и звонкие, вырывались из него, делая честь нашему кучеру. Этот добрый малый значительное время услаждал наш слух чудеснейшими мелодиями, не поднося при этом своего инструмента к губам. Нам удалось услышать "Прусский марш", "Без любви и вина", "Когда я на белильне...", "Вчера вечерком братец Михель пришел..." и еще много других песен, между прочим, и вечернюю песню "Уснули леса..."

Этой песенкой закончилась история с тающими звуками, как и я заканчиваю здесь историю моего путешествия в Россию.

Немало путешественников иной раз утверждают такое, что, если вдуматься хорошенько, не вполне совпадает с истиной. Нечего поэтому удивляться, если слушатели и читатели подчас бывают склонны к недоверию. Но если в нашей компании найдутся лица, которые усомнятся в моей правдивости, мне останется только сожалеть о том, что они так недоверчивы, и предложить им лучше удалиться до того, как я начну повествование о моих морских приключениях. Они, пожалуй, еще более невероятны, хотя столь же достоверны, как и остальные.

МОРСКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ БАРОНА ФОН МЮНХГАУЗЕНА

ПЕРВОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ

Первым путешествием в моей жизни, совершенным задолго до поездки в Россию, о некоторых достопримечательностях которой я только что вам рассказал, было путешествие по морю.

Я еще "спорил с гусями", как частенько шутливо говорил мой дядюшка, самый чернобородый из всех когда-либо виденных мною гусарских полковников, и еще трудно было решить - считать ли белый пушок на моем подбородке зачатком бороды или гусиного оперения, как я уже бредил путешествиями.

Если принять во внимание, что отец мой в молодости многие годы провел в путешествиях и нередко коротал зимние вечера правдивыми и неприкрашенными рассказами о своих приключениях - некоторые из них я, быть может, позже перескажу вам, - мое влечение с одинаковым успехом можно считать как прирожденным, так и внушенным.

Одним словом, я пользовался каждым удобным и неудобным случаем, чтобы мольбами или упорством добиться удовлетворения своей непреодолимой жажды увидеть свет. Но все было напрасно.

Если мне удавалось пробить хоть маленькую брешь в укреплениях отца, то тем более яростное сопротивление оказывали мать и тетка. И мгновенно терялось все, чего я добивался ценой самого хитроумного подхода.

Но вот, на мое счастье, случилось так, что к нам приехал погостить один родственник с материнской стороны. Я вскоре стал его любимцем. Он часто говорил, что я славный, живой мальчишка и что он готов сделать все возможное, чтобы помочь мне осуществить мое страстное желание. Его красноречие оказалось убедительнее моего. И вот после бесконечных убеждений и возражений, отговорок и споров, наконец, к моей неописуемой радости было решено, что я буду сопровождать нашего гостя в поездке на Цейлон, где его дядя много лет был губернатором.