— Сказать по правде, я не обратил внимания… Где, вы сказали, в Лувре?

— Совершенно верно, из новых поступлений.

— Значит, украли пейзаж… Хорошо. Что-то в этом роде, но только поближе к дому… Хорошо… Хорошо.

— Инспектор?

— Всего хорошего. Спасибо. Всего хорошего. Вы очень добры…

Бьондини всегда отличался отзывчивостью и разговорчивостью и, если бы он продолжил беседу, непременно рассказал бы инспектору больше, чем тот был способен переварить. Инспектора же интересовал только сам факт кражи. Куратор очень добр, да. Но лучше все-таки что-нибудь поближе к дому. Впрочем, об этом потом. Сначала на пьяцца Санто-Спирито.

Он очень удивился, обнаружив большие двери палаццо Брунамонти закрытыми. На дверях был только звонок в привратницкую, а насколько он помнил, в этой комнате никогда никого не было. Озадаченный, он позвонил.

— Кто там?

— Инспектор Гварначча, карабинер.

Двери, щелкнув, приоткрылись, и он начал их толкать. Неудивительно, что, как правило, они всегда открыты: страшно тяжелые, а ведь в доме находится мастерская, и люди целый день снуют туда-сюда.

— Кого вы хотите видеть?

Итак, здесь теперь действительно был привратник, да еще в форме.

— М-м… синьорину Катерину Брунамонти. Она меня ждет.

Ложь, но этого человека могли нанять сын или Хайнс. Не хотелось, чтобы парень о нем докладывал.

— Я прихожу каждый день в это время. Нет необходимости обо мне докладывать, я знаю дорогу, — уверенно произнес Гварначча.

— Прошу вас, инспектор.

Слава богу, он вернулся к газете. Инспектор прошел к лифту.

Когда он выходил из лифта на втором этаже, дверь комнаты стремительно распахнулась, выскочил Патрик Хайнс и захлопнул ее за собой. Он, онемев, остановился, а когда увидел инспектора, то побледнел, и в его глазах появился ужас.

— О боже! — простонал Хайнс и помчался вниз по лестнице, словно за ним гнались черти.

Инспектор остался стоять, глядя ему вслед, затем приблизился к двери.

Найти Хайнса будет достаточно легко. А если никто не ответит на звонок, он может позвать на помощь и взломать дверь. Он позвонил и стал ждать. Он не слышал приближающихся шагов, лишь легкий шуршащий звук удержал его на месте.

Дверь очень медленно открылась, и, прежде чем он что-то заметил, голос произнес неторопливо и смертельно холодно:

— Я знала, что ты передумаешь.

И тут он ее увидел: босая, высокое стройное обнаженное тело в распахнутом легком прозрачном белом пеньюаре.

Когда она поняла, к кому обращается, блестящие красные губы сжались и дверь захлопнулась прямо перед его носом.

Инспектор не воспользовался лифтом, а предпочел медленно спуститься по лестнице вслед за Патриком Хайнсом. И не потому, что ему требовалось время, чтобы пережить легкий шок от вида наготы молодой женщины. Нет, он должен, наконец, все обдумать. Пора перестать закрывать глаза на то, чего он просто не хотел видеть и чему еще меньше хотел дать название. Ее неподвижность, прямая спина, длинная белая шея, повернутая так, словно она следит за ним одним ярким глазом. Поза змеи, готовой разделаться с жертвой.

А что она хотела от него? Какую пользу могла извлечь? И, черт возьми, чего она хотела от Хайнса? Не любви, не секса ради секса. Холод, исходящий от ее стройного белого тела, вогнал его в дрожь и заставил спасаться в тепле двора.

Струи фонтана играли на солнце, весенние цветы благоухали свежестью в теплом воздухе. Синьора Верди вышла из стеклянной передней двери мастерской. Должно быть, она предугадала его появление и высматривала, когда он спустится вниз. Он направился прямо к ней. Ему надо было с ней поговорить, однако не сейчас.

— Вы слышали? Маленькую Тесси собираются усыпить. — Она плакала, слезы безудержно стекали по щекам и падали на воротник. — Это дурной знак. Мы так обрадовались, когда она вернулась домой живая, а теперь…

— Я понимаю, что вы чувствуете. Как жаль, и это после того, как крошечное создание так отчаянно боролось, чтобы вернуться домой. Но это ни о чем не говорит. Вы не должны так себя мучить. Графиня…

— Появились какие-то новости?

— Нет… Я хотел вам сообщить, чтобы вы набрались терпения. Подобные дела тянутся долго. Позаботьтесь о том, чтоб все было в порядке к ее возвращению. У вас, должно быть, много работы.

Лицо женщины окаменело.

— Об этом не беспокойтесь. Оливия обнаружит все именно в таком состоянии, в каком следует, по крайней мере в том, что зависит от нас. — Она метнула мрачный взгляд в сторону комнаты привратника.

— Да, я понимаю. Я хочу прийти поговорить с вами завтра… Вы не видели, куда направился мистер Хайнс?

— Он пробормотал что-то по поводу выпивки. Выглядел очень расстроенным. Мне кажется, он тоже расценивает потерю Тесси как дурной знак. Мне надо было поговорить с ним, но он ответил, что вернется через минуту. Он может быть только у Джорджо…

И кто стал бы его винить? Инспектор обнаружил его в темном конце дальней комнаты, где все остальные белые столы и серые плюшевые стулья пустовали. Лишь пара престарелых туристок оккупировала столик у самой двери, медленно попивая чай.

Хайнс смотрел на большой бокал бренди, стоящий перед ним, но не пил. Вокруг клубился табачный дым, и он прикуривал дрожащими руками очередную сигарету. Его лицо все еще было мертвенно-бледным.

— Могу я?… — Инспектор сел напротив.

Двое мужчин смотрели друг на друга с минуту, потом лицо Хайнса внезапно багрово вспыхнуло.

— Надеюсь, вы не воображаете, будто я?…

— Нет-нет… Ни на минуту.

Хайнс попытался отхлебнуть глоток бренди:

— Говоря по правде, меня тошнит…То, что она попыталась это сделать, я, в общем, могу понять. Вы, наверное, слышали о подобных случаях. Она странная, гораздо более странная, чем готова признать Оливия. Но сейчас… совершить такое сейчас, когда… Это бесчувственно! Хотя, думаю, при вашей работе вы постоянно сталкиваетесь с необычными вещами…

— Да. Приходится. Но не могу сказать, что понимаю, о чем вы. Как думаете, что она хотела?

— Она хотела затащить меня в постель — это очевидно, — в постель своей матери, если уж быть точным, а это еще хуже. Инспектор, она выбросила из комнаты матери все, вплоть до личных бумаг, выкинула немало ее вещей, продала, правда, с извинениями, ее украшения. Боже мой, я обнаружил даже собранный на вынос мешок для мусора с ее любимыми записями! Она хоронит Оливию заживо! Она просто чудовище! Вы знаете, что она уволила служанку?

— Да… заниматься таким огромным домом сложно…

— Господи, да Сильвия не занималась домом. Она милая девочка, и все, что она делала, — это присматривала за Оливией, особенно когда меня не было. Заботилась об одежде, готовила кофе по утрам, горячее питье вечером, ухаживала за ней, когда она простужалась, массировала шею, когда она слишком много работала и уставала. Есть еще прислуга, убирающая в доме, и приходящая кухарка, местная женщина, которая целую вечность работает в этой семье. Сильвия привыкла прислуживать за столом, это ей нравилось, но она делала это не слишком умело, бедняжка. Оливия всегда относилась к ней, как к дочери, и я не однажды слышал, как Сильвия по ошибке называла Оливию «мама». Не сомневаюсь, что Катерина ненавидела ее за это. Поэтому сейчас она ее вышвырнула, а палаццо Брунамонти получил взамен швейцара, как и положено приличному дворцу.

— И запертые двери. Да, понимаю. Инспектор вспомнил, как она часто повторяла:

«Должно быть, ее уже нет в живых…», а он бормотал в ответ что-то, по его мнению, успокаивающее.

— Так вот, значит, почему. Она хочет завладеть всем вниманием, которое получала ее мать, а затащить вас в постель — это окончательно ее добить. Неплохо бы еще понять, зачем ей необходимо мое присутствие?

— Да уж. Спрашиваете, зачем ей это понадобилось? У нее какой-то собственный план, но никто этого не понимает. Катерина считает, что никто никогда не обращал на нее никакого внимания, а бедная Оливия всегда из кожи вон лезла, стараясь ей помочь.