Мама дает ей серебряную монету и втолковывает вполголоса, будто боится испугать, что Исаака нет дома и что она может забрать свою лошадку, которая, с Божьей помощью, еще пригодится ей на следующий год.

И действительно, лошадка год от года делается все старее и все желтее.

Однажды старушка все-таки застала Исаака. Но, увидев, что в кухню вошел взрослый молодой человек, она так перепугалась, что бросилась бежать, будто за ней кто-то гонится. И даже забыла отдать ему подарок.

Никто ее не удерживал. С тех пор она больше ни разу не приходила.

Мама раздает шалахмонес прислуге и служащим магазина. В руках у нее блестит то пара серег, то колечко.

Это для девушек. Каждый год на Пурим они полу чают золотые украшения, радуются и откладывают их на приданое, хотя замужества не предвидится.

Обычно спокойный и молчаливый счетовод вдруг делается разговорчивым. Кончики его усов подрагивают. Пальцы гладят новенькие серебряные часы.

Приказчик Шуня завороженно разворачивает белый шелковый шарф. Это для его молодой жены.

А Роза, молоденькая мамина помощница, шумно, на весь магазин, восторгается, вертится перед зеркалом, хвалится перед всеми своим красивым медальоном.

Кассирша получила в подарок деньги. Хоть через ее руки каждый день проходит их немало, самой еле хватает на жизнь.

Часовщику поднесли несколько бутылок вина. Часов у него в ящике и так предостаточно.

Все сияют, как на свадьбе.

- Закрывайте магазин - перекрывает веселую суету папин голос. - Пора садиться за праздничный ужин!

КНИГА ЭСФИРИ

[В ветхозаветной Книге Есфирь (в светской традиции - Эсфири) рассказывается о том, как Аман, визирь царя Артаксеркса, замыслил уничтожить евреев Персии, а царица - еврейка Эсфирь и ее дядя Мoрдeхaй спасли их]

Внезапно, после крепких морозов, зима теряет силу. Снег тает. Лед мутнеет. Ветры приносят издалека будоражащие запахи и прогоняют холод.

Вместе с весенним ветром несется вприпрыжку Пурим, праздник Эсфири, и стучит к нам в дверь.

В один прекрасный вечер на пороге кухни появляется худой изможденный еврей, этакий уставший в пути гонец. Кудлатые волосы, черная всклокоченная борода. Никакому ветру не продраться сквозь эти заросли.

Пейсы косичками свисают из-под шапки и сливаются с бородой. Густые щетинистые брови нависают над глубоко посаженными глазками.

Запыхавшийся гость остановился у входа.

Борода его ходит ходуном. Длинный крючковатый нос как вентилятор дует на усы и бороду.

- О! Реб Лейб! - всплескивает руками кухарка. А у меня, вот беда, гоменташи еще не допеклись.

Она вытирает руки о засаленный фартук и сдергивает его, лицо ее принимает торжественное выражение.

Не какой-нибудь нищий побирушка явился к нам сегодня, а сам реб Лейб, чтец "Мегилла Эстер", Книги Эсфири.

Он приходит и читает нам ее каждый Пурим. Нам с мамой и кухаркой. Потому что магазин не закрывается и мама не может пойти слушать "Мегилла" в синагогу.

- Что же вы стоите в дверях, реб Лейб?

Хая счастлива, что ей выпало хоть пару слов сказать с таким ученым мужем и показать ему свою собственную благочестивость.

- Заходите! Хозяйка вас ждет. Благодарение Богу, нот и Пурим наступил! Да ниспошлет нам Всевышний каждый год по великому чуду! Да избавит Он нас от всех бед! - В голосе ее вдруг слышится рыдание.

Гость смущенно моргает.

Может, он опоздал? А Хая себя не помнит. В эту минуту ей кажется, что реб Лейб пришел к ней одной, прочитать ей длинный увлекательный рассказ.

- Присядьте, реб Лейб! - Она подставляет ему табуретку. - Целый день человек на ногах - легко ли?

У самой Шаи вечно отекают ноги, она только и мечтает, как бы посидеть.

Но гость не шевелится, будто она не к нему обращается. Даже и не смотрит на нее. Стоит, прикрыв глаза, и мерно жует кончик бороды. Тощие ноги полусогнуты и держат его, как костыли.

Целый год реб Лейб никому не попадается на глаза. Но накануне Пурима у него такой усталый вид, будто он с прошлого праздника до нынешнего не переставая странствовал по свету. То ли рассказывал всем о чуде праздника Эсфири, то ли искал новые чудеса, чтобы прибавить их к рассказу "Мегилла".

Он берет понюшку табака, покашливает, извлекает из кармана большой красный платок, вытирает рот и, аккуратно сложив, кладет обратно.

Заметив меня, подмигивает и говорит.

- Силы небесные. Как ты подросла, Башенька! У тебя есть трещотка? В этом году у тебя хватит сил одной заглушить имя Амана, да?

При каждом слове у него вздергиваются усы и видны желтоватые зубы, похожие на клавиши старого пианино.

Я бегу в магазин:

- Мама! Мама! Иди скорей! Реб Лейб пришел читать "Мегилла Эстер".

- Правда? Значит, уже так поздно? - Мама тут же отрывается от кипучей торговли. - Ребятки! Приглядывайте за товаром. Я скоро вернусь. Анна, смотри не упусти ни одного покупателя, - наспех наказывает она служащим и выходит из зала.

Я за ней.

- Мама, не знаешь, где трещотка? Реб Лейб спрашивает. Я должна заглушать Амана.

- Не морочь голову! Каждый раз одно и то же! Раз нет трещотки, можешь просто топать ногами.

Завидев маму, гость изгибается ей навстречу:

- Здравствуйте! Здравствуйте, Алта!

- Здравствуйте, реб Лейб! Здравствуйте, проходите. Мы, наверное, задержались. В синагоге уже читали "Мегилла"?

Вместо ответа реб Лейб усмехнулся в бороду и боком, чтобы не задеть нас, первым проскользнул в дверь.

А потом размашисто, как на улице, зашагал по дому.

- Башенька, вот твоя трещотка! - выдыхает мне на ухо Хая и сует в руку деревянную вертушку.

- Да это прошлогодняя! Она не годится! Не крутится!

- Тсс! Врагам бы моим так досталось, как ты всыпешь Аману этой штукой! Вот и реб Лейб то же самое тебе скажет.

Чтец остановился перед книжным шкафом. Распахнул обе дверцы, залез на полку длинной рукой и, не глядя, нащупывает в дальнем углу лежащий там с прошлого года свиток "Мегилла Эстер". Благолепный покой хранилища нарушен. Несколько книг падают набок, поднимая возмущенное облачко пыли.

Реб Лейб вытаскивает свиток и держит его, как сокровище, обеими руками. Белый атласный чехол с вышитыми золотом буквами отбрасывает светлый блик ему на лицо. Даже борода становится прозрачной.

В радостном возбуждении он подходит к столу. Мы для него перестали существовать.

Чтец снимает шапку. Под ней черная бархатная ермолка, добавляющая торжественности. Талес белыми крыльями спадает с плеч.

Реб Лейб ударяет по столу рукой: тихо. Ему, должно быть, представляется, что он стоит за кафедрой в переполненной синагоге.

Тихо! Он снова хлопает ладонью, хотя мы все трое стоим молча.

Он собирается с силами. Наклоняется над священным свитком, целует его, снимает чехол. Подобно Самсону, потрясающему столпы, берется за рукоятки и разворачивает. Обнажается пожелтевший пергамент, пахнуло старой кожей.

На столе вырос холмик, испещренный черными строчками-ступеньками.

Реб Лейб задирает голову, вытянув птичью шею.

- Хм! Хм! Кха! Кха! - прочищает он горло.

Висячая лампа освещает его лицо. Он смотрит на огонь и словно впитывает его, зажигается сам.

Наконец реб Лейб качнулся из стороны в сторону и мелодичным голосом возглашает первые благословения.

Мы вторим ему в три голоса.

Произнеся первые слова, чтец больше не останавливается. Налегая на стол, точно на плуг, придерживая свиток, он раскачивается как заведенный.

Твердый пергамент потрескивает под его руками.

Слова сливаются в плавный гул.

Мне кажется, что буквы ползут как муравьи, строчки закручиваются волчком.

Вот царь Артаксеркс выходит из своего дворца. За ним теснятся конники. Они гарцуют на параграфах, скачут по булыжной мостовой из букв.

Чтец набирает скорость, заглатывает фразы, будто за ним гонится Артаксеркс со своим войском. Галопом по словам...