Абрашка весь извелся. Что делать?

- У него мороженое не из молока! - Он пробует сыграть на добрых чувствах. - Хая! Я тебе помогу месить тесто - только скажи, достану из погреба огурцы, квашеную капусту...

- Осчастливил! Да что ты ко мне прицепился? Где я тебе возьму денег?

Абрашка почувствовал, что голос Шаи помягчал.

- Неужто пяти копеек от рынка не осталось? Тебе что, маминых денег жалко?

- А по-твоему, мамины деньги - это пустяки? Можно их швырять в окно? А как мне вечером перед ней отчитываться?

- Вкусное мороженое! Сладкое мороженое! - не унимается мороженщик.

- Да что за негодник! Отстанешь ты от меня или нет? Всю душу вымотал! На, грабитель!.. - Не переставая ворчать, Хая достает из-под юбки кошелек. - Ох, нечистая пища! Нечистая пища!..

ИЗГНАНИЕ КВАСНОГО

Скоро Пасха. Весь дом как натянутая струна.

- Здесь помыла? А в том углу? Как следует протри полки. На-ка, постели пасхальные салфетки. - Хая дергает всех, кто подвернется под руку.

- А ты, Саша, - кричит она православной горничной, - иди прочь со своей мукой! В погреб неси! Будете с Иваном есть там!

Последние блюда из-под квасного запихиваются в темный шкаф. Весь год вся эта утварь была у Шаи в ходу, а теперь она видеть ее не хочет, ногами отпихивает: вдруг тревожно замирает белое пятнышко - не мука ли?

- Где же отец? Скорей бы пришел и сжег все эти крохи... - Хая прячет в шкаф противень. Пусть не оскорбляет глаз. - Беда с этим квасным! Никак от него не избавишься! Дети! Разве ребе не велел вам вывернуть карманы? Чего же вы ждете? Скоро папа будет жечь остатки хлеба.

И Хая обшаривает нас.

- Ай! Щекотно! Карман мне оторвешь!

Вычистить за один раз все карманы - дело нелегкое. Ведь мы целый год, дома и на улице, складывали туда что попало. У кого больше крошек?

- Тихо! Папа идет!

Скорей привести карманы в порядок!

Папа пришел жечь квасное. Мир всем! Вид у него строгий, как будто он должен отыскать что-то очень важное.

Широкополая черная шляпа бросает тень на лицо. Ему дают зажженную свечу. Огненный язычок высвечивает бледные черты.

- Где метелка? - шепчет он.

Дети молча идут за отцом. Со свечой и метелкой из перьев в одной руке и деревянной ложкой в другой он обходит все подоконники все углы, хоть их только что выскребли. Открывает книжный шкаф, перебирает священные книги будто туда что-то запрятали. И вдруг ему попадается хлебная крошка укрывшаяся от большой чистки.

Свеча радостно вспыхивает - можно подумать, нашли сокровище.

Папа собирает все крошки, ссыпает их на бумажку и бросает, как жертву, в зев раскаленной печки. Огонь охватывает бумажный фунтик. И вместе с пожирающим остатки квасного пламенем разгораются папины глаза.

- Слава Богу! - облегченно вздыхает Хая. - К Пасхе все очищено!

ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ПАСХЕ

Первая жертва пасхальной лихорадки - наша толстая кухарка Хая.

Она принимается носиться выпучив глаза сразу после Пурима. Тусклых будней она не замечает, поглощенная одной заботой: соблюсти весь обряд Пасхи.

Суета начинается с самого утра. Хая гонит нас из столовой.

- Ну-ка дети, хватит рассиживаться! Быстро доедайте и марш отсюда! Маляры пришли!

- Маляры уже? Да ты знаешь когда Пасха? До тех пор еще Мессия успеет прийти! - огрызаются братья.

- Вот именно! Для Мессии и надо все побелить и покрасить! А вы бы чем языком молоть, лучше помог ли бы отодвинуть шкафы.

- Шкафы?

И всего-то? Какие пустяки! Ай да Хая - а больше ничего не придумала? Да их с места не сдвинуть!

Мы толкаем шкаф все вместе и он начинает поддаваться. Там внутри висят вперемешку черные костюмы и платья, папина шуба, мамино лисье манто, точнее - ротонда. Длинные ворсинки меха щекочут и покалывают другую одежду. При каждом толчке шкаф скрипит, стонет и оставляет белые царапины на паркете.

- Ай! Остановитесь, хватит! - кричит один из братьев.

- Видишь Хая, что случилось по твоей милости? Ножка подкосилась. Как теперь будем двигать обратно?

- Господи помилуй, я то что могу сделать? Надо же переклеить обои!

- Ты бы сходила спросила у раввина! Может, надо отодвигать не шкафы, а стены?

Братья берутся за следующий шкаф.

- Ишь, умник сыскался, да молоко-то на губах не обсохло. Ничего-ничего! У меня в одной пятке ума побольше, чем в ваших дурных головах, вместе взятых. У раввина спросить, как же! Надо бы у него сперва спросить, как это в еврейском доме заводятся такие безбожники!

- Ну, все! Хая завелась! Пошли... Идем в город, посмотрим, как пекут мацу!

Хая, махнув рукой, поворачивается к открытой двери и возглашает:

- Идель, Нахман, заходите! Начинайте с классной комнаты за столовой.

По этому зову мгновенно, словно его только и ждали, сгущаются из воздуха две белые фигуры. Двое маляров, белые с ног до головы. Ботинки, волосы, щеки, брови - все, как снегом, засыпано известкой. У одного на плече лесенка, в руке - ведро с краской. Другой еле держит в охапке длинные рулоны обоев.

Лиха беда начало, ремонт пополз из комнаты в комнату. Мы двигаем столы и стулья, оставляя проход.

Будто рота солдат ворвалась вместе с этой парой. Вскоре маляры захватили весь дом. Один забрался на лестницу и драит карнизы, другой влез на стол и скребет потолок - старая побелка сыплется ему на голову.

- Хочешь попробовать известки, малышка? - смеется, глядя на меня с высоты, тот, что на лестнице.

Его короткая, обсыпанная известкой бородка прилипла к белым губам. С ними весело. То один, то другой заливаются смехом. Оба поют, свистят, смешивают краски, окунают кисти. Брызги летят во все стороны.

Один приступил к потолку. К нему подключился второй, и руки с кистями размашисто заходили, словно птичьи крылья.

На очереди стены. Как яростно маляры на них накидываются. Старые обои шумно падают на пол, осыпается штукатурка. На голые, ободранные стены жутко смотреть. Под ногами все заляпано белилами, валяются бумажные полосы в цветочек. Они намокают, их рвут, топчут ногами. Вместо старых наклеивают новые полотнища, с другими цветочками.

Обои топорщатся, вздуваются, не хотят приставать к стенам. Маляры разглаживают их влажными тряпками, и пузыри исчезают.

Маленькая классная комнатка, свежепобеленная, заново оклеенная обоями, сияет, будто перед свадьбой. Но Шае и этой чистоты мало. Она завешивает стены белыми простынями, как молитвенными покрывалами. Расстилает простыню даже на полу. Хоть вноси Ковчег Завета.

На самом же деле сюда заносят две корзины мацы. Огромные, обернутые скатертями корзинищи.

Чуть ли не каждый лист мацы завернут отдельно! Хая бежит впереди, показывает дорогу.

- Сюда! Тихонько! Стоп! Здесь две ступеньки! Ставьте корзины осторожно. Бог мой, да поосторожнее! Маца раскрошится!

Она порхает вокруг корзинок, щупает их, бормочет что-то похожее на благословения.

- Ну вот! Маца в доме, значит, Пасха не за горами.

Еще один посыльный с благообразной длинной бородой приносит корзинку особой мацы для папы. Несет он ее двумя руками, как Моисеевы скрижали.

Ни слова не говоря, посыльный осматривается, замечает крюк для лампы под потолком и вешает корзину туда, чтобы и дух квасного не мог коснуться пасхального хлеба.

С этой минуты входить в классную комнату запрещено. Всем, кроме Шаи. Только она тут распоряжается, и все домашние беспрекословно повинуются.

Если из кухни выступает Хая в белом переднике и с белой косынкой на голове, ясно - она направляется в классную комнату. На лице ее такое напряжение, будто она собирается опрокинуть небеса.

Мы тишком пристраиваемся за ней, но она запирает дверь. Задвижка щелкает прямо у меня перед носом. Остается только сидеть на ступеньках да слушать, как стучит деревянный пестик.

- Хая! - умоляем мы через замочную скважину. - Пусти нас! Мы поможем тебе толочь мацу.

Пестик стучит и стучит, будто хочет пробить нам головы.