решишься — знай: душа одноэтажна,

и окна до полу, и мебели почти

что нет. терять естественно и важно,

иначе будет некуда найти.

увидишь: все начнут из ужаса глухого

то призывать, то клясть свой будущий уход.

и ты умрешь. и ничего плохого

поверь, при этом не произойдет.

природа вообще не копит за квартирой

ни сплетен, ни людей, ни пауз, ни причин:

носи себя пустым, ходи и резонируй.

записывай, где хорошо звучим.

1 апреля 2013 года, Пермь-Москва

прятаться от перемен во Флоренции, как в бочонке с гранитным дном;

будущего здесь два века не видели ни в одном

закоулке; певцам, пиратам и партизанам

полную тарелку истории с базиликом и пармезаном

подают в траттории с выдержанным вином

кукольные площади, детские музеи, парад теснот,

черепичные клавиши: солнце ходит, касаясь нот;

Иисус Христос, рисуемый мелом мокрым

на асфальте; и я могу быть здесь только о́гром,

вышедшим из леса с дубиной и сбитым в секунду с ног

ливня плотное волокно едет, словно струны, через окно,

чертит карту, где, крошечные, попарно

стянуты мостами через зеленые воды Арно

улицы выходят из мглы, как каменное кино

только у меня внутри брошенные станции, пустыри

снегу намело по самые фонари

полная луна в небе, воспаленном, как от ожога

смотрит на меня бесстрастно, как на чужого

потерявшегося ребенка в глазок двери

зиму в генераторе видов не выключают четвертый год,

мандарины дольками по одной отправляя в рот,

мы сидим с моим лучшим другом, великим князем,

и глядим, как грядущее, не узнав нас, ложится наземь,

затихает и заворачивается в лед.

5 апреля 2013 года, поезд Флоренция-Венеция

то, что заставляет покрыться патиной бронзу, медь,

серебро, амальгаму зеркала потемнеть,

от чего у фасадов белых черны подглазья, —

обнимает тебя в Венеции, как свою.

смерть страшна и безлика только в моем краю.

здесь она догаресса разнообразья.

всюду ей почет, всюду она, праздничная, течет,

восхищенных зевак она тысячами влечет,

утверждая блеск, что был у нее украден.

объедая сваи, кирпич и камень, и всякий гвоздь,

она держит в руке Венецию будто гроздь

золотых виноградин

и дома стоят вдоль канала в одну черту,

как неровные зубы в щербатом рту

старого пропойцы, а мы, как слово веселой брани,

проплываем вдоль оголенной десны, щеки,

молодые жадные самозванцы, временщики,

объективом к открытой ране

вся эта подробная прелесть, к которой глаз не привык,

вся эта старинная нежность, парализующая живых,

вся безмятежность тихая Сан-Микеле —

лишь о том, что ты не закончишься сразу весь,

что тебя по чуть-чуть убывает сейчас и здесь,

как и мостовой, и вообще истории, еле-еле.

приезжай весной, бери карандаш с мягким грифелем и тетрадь

и садись на набережной пить кофе и умирать,

слушать, как внутри потолочные балки трещат, ветшая,

распадаться на битый мрамор, труху и мел,

наблюдать, как вода отнимает ласково, что имел:

изумрудная, слабая, небольшая.

апрель 2013 года

нет, мой сын, надо мной не всегда шел снег, он не так и давно возник.

я был распорядитель нег, толкователь великих книг,

заклинатель вахтерш и магистр ордена тунеядцев,

«кудри курса» единогласно и без интриг.

да, мой сын: когда я все мог, я был добрый маг.

я смешил востроглазых дев, не берег бумаг,

арию о том, как недуги лечит портвейн «Массандра»

петь умел на целый универмаг.

мир как цирковая арена не исчезал, но меня исторг.

я узнал, что правят лишь торг и мена, что правят мена, вина и торг.

я старательно покупаю все, о чем даже боялся грезить,

чувствуя злорадство, но не восторг.

да, мой сын, теперь вы юны и, вам кажется, короли:

все, от остроумия до весны, вы на свете изобрели, —

ну а мы унылые сгустки скорби и беспокойства,

старые неудачники и врали.

и ты прав, и я буду глуп, если это значит, что мы враги,

только не суди никого, не лги и всегда отдавай долги,

только когда приведут в кабинет с портретом, предложат кресло,

разворачивайся,

беги.

1 мая 2013 года

а на третий год меня выпустят, я приду приникнуть к твоим воротам.

тебя кликнет охранник, ты выйдешь и спросишь — кто там?

мы рискнем говорить, если б говорили ожог и лед, не молчали бы черт и ладан:

«есть порядок вещей, увы, он не нами задан;

я боюсь тебя, я мертвею внутри, как от ужаса или чуда,

столько людей, почему все смотрят, уйдем отсюда.

кончилась моя юность, принц дикий лебедь, моя всесильная, огневая,

я гляжу на тебя, по контуру выгнивая;

здорово, что тебя, не задев и пальцем, обходят годы,

здорово, что у тебя, как прежде, нет мне ни милости, ни свободы

я не знаю, что вообще любовь, кроме вечной жажды

пламенем объятым лицом лечь в снег этих рук однажды,

есть ли у меня еще смысл, кроме гибельного блаженства

запоминать тебя, чтоб узнать потом по случайной десятой жеста;

дай мне напиться воздуха у волос, и я двинусь своей дорогой,

чтобы сердце не взорвалось, не касайся меня, не трогай,

сделаем вид, как принято у земных, что мы рады встрече,

как-то простимся, пожмем плечами, уроним плечи»

если тебя спросят, зачем ожог приходил за льдом, не опасна его игра ли,

говори, что так собран мир, что не мы его собирали,

всякий завоеватель раз в год выходит глядеть с досадой

на закат, что ни взять ни хитростью, ни осадой, —

люди любят взглянуть за край, обвариться в небесном тигле, —

а вообще идите работайте, что это вы притихли.

23 мая 2013, Киев

знаешь, если искать врага — обретаешь его в любом.

вот, пожалуй, спроси меня — мне никто не страшен:

я спокоен и прям и знаю, что впереди.

я хожу без страховки с факелом надо лбом

по стальной струне, натянутой между башен,