П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Сядь, отдохни. Скажи лучше - в какие ты святцы глядел, что поздравлять меня надумал? До именин моих вроде еще далеко...

К а с а т к и н (сначала удивился, но затем захохотал). Ох хитрец! И глядит святым, будто ничего не ведает. Где Микола? Подать его сюда на расправу! С вас банкет!

П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Ты, Николай Иванович, коли шутишь так брось, а коли не шутишь - так говори дело. У меня и так сегодня что-то сердце обрывается.

К а с а т к и н. А ведь и правда - не знает! Неужели Николашка так ничего и не сказал? Вот, ей-богу, характерец! Толя! Ларочка! Что вы так долго копаетесь?

Вошли Анатолий Востряков и Лариса Венцова. Анатолий 

тридцатилетний атлет, держит себя уверенно. Ларисе

тоже около тридцати - высокая, по-спортивному

сухощавая, с жестковатым юношеским лицом. Одета в

курточку из мягкой кожи, на груди "колодочка",

фотоаппарат на ремне. Они очень веселя, в руках

свертки, бутылки.

В о с т р я к о в. Прошу извинения за нахальное вторжение... Прокофий Андреевич, милый... (Ставит на пол бутылки и идет к Леонтьеву с распростертыми объятиями.) От полноты сердечных чувств... Счастлив Колька, у него отец, сестра - есть кому порадоваться... Лариса Федоровна, знакомьтесь - это Колькин батька.

В е н ц о в а (протягивая руку). Поздравляю. У вас замечательный сын.

П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Замечательного я в нем пока не замечаю что-то, а малый ничего, честный.

К а с а т к и н. Ребятки, а ведь он полностью не в курсе. Прошу слова для краткого сообщения.

В о с т р я к о в. Две минуты!

К а с а т к и н. Не уложусь, Толя.

В о с т р я к о в. Тогда молчи.

К а с а т к и н. Короче и ты не скажешь.

В о с т р я к о в. А я и говорить не буду. Читай, Прокофий Андреевич! (Вытащил из кармана пиджака смятый плакат и развернул.) Читай вслух, с выражением читай!

К а с а т к и н. Ну смотри-ка, сорвал все-таки... Вот, ей-богу, люди!

П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. "Молния. Сегодня токари первого прецизионного цеха Н.П.Леонтьев и А.А.Востряков, выполнив за пятилетку по двадцать годовых норм, начали работать в счет пятой послевоенной пятилетки". Так, значит, вы с Миколой теперь в совсем другой пятилетке живете? Или вы там только работаете, а выпивать к нам возвращаетесь? Во всяком случае (рукопожатие), лестно подержаться за ручку.

К а с а т к и н (в восторге). Ох, ехида! Этот - скажет. Остроумный, чертила! Да ты понимаешь ли, Прокофий Андреев, масштаб событий? Министр приезжал, вместе с директором заявился в цех, лично благодарил, поздравлял. Я сразу почуял обстановку, сажусь на телефон, звоню: в ЦК Союза - раз, в райком партии - два, в газеты - три, к обеденному перерыву прилетает кинохроника, крутят на пленку... Между прочим, Толя, чуть не забыл: завтра тебя с Колей будут прямо из цеха передавать в эфир.

П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Куда?

К а с а т к и н. В эфир. Сегодня у меня был человек оттуда. Оставил свой телефон. Куда же я его подевал? Караул, братцы! (Роется в портфеле.)

П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Толя, ты человек положительный, растолкуй мне, что он болтает... И откуда у вас шальные деньги? Средь бела дня вино...

В е н ц о в а (осматривает комнату). Как интересно! Востряков, вы молодец, что уговорили меня поехать. (Прокофию Андреевичу.) Не надо тревожиться. Все очень хорошо. Это слава, настоящая слава.

П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Слава, говорите? А вы, уважаемая, знаете ли, что такое слава, да еще настоящая?

В е н ц о в а. Ох, даже слишком хорошо. Должность такая.

П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Значит, не все знаете, а вот вы послушайте старого человека. Когда я был в ваших летах, рабочего человека ежели снимали на карточку, так только для полиции, а в газете про него писали - разве уж под конку угораздит. А все-таки слава у рабочего человека была, и он ею дорожил, потому что добывалась она годами. Живет, скажем, человек на одном месте десяток лет, работает опять же на одном заводе, соседи к нему приглядываются и видят: человек трудящийся, обходительный, слову своему хозяин, не пьяница, ну а если и пьет, то рассудка не теряет, человек общественный, компанейский, не шкура, стало быть, и дело свое порядочно знает. Вот тогда помаленьку начинает идти про человека добрая слава. Она, слава, не громкая, но замечательно прочная, как все, что не наспех сработано. Оно, конечно, приятно, что про нашего брата в газетах печатают, но только доморощенной славой тоже пренебрегать не следует. Не хочу хвалиться, но вот нарочно, хотите в поселке, хотите на заводе, скажите людям, что Прокофий Леонтьев дела своего не знает, или что он частную мастерскую открыл, или что он туркам продался, - так вам засмеются в глаза и скажут, что этого никак не может быть.

В о с т р я к о в. Это уж ты что-то допотопное проповедуешь. Патриархат какой-то...

Вошел Николай с полотенцем на шее, за ним - Людмила с

тарелкой супа.

К а с а т к и н. Вот он, беглец! Ах, тезка, опозорил ты меня перед дамой.

В е н ц о в а. Как видите, у меня характер настойчивый. Придется сниматься.

Н и к о л а й (со вздохом). Вижу. Разрешите, я только тарелку супу проглочу. (Сел за стол.) Слушаю вас, товарищ инспектор. Извините меня...

К о в а к о. Нет, это я прошу вас извинить. Произошло печальное недоразумение.

К а с а т к и н. Какое недоразумение?

П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Да вот гражданин инспектор обличать нас пришел, что мы частники, а налогов не платим...

Общий смех.

К о в а к о. Вы вправе смеяться, товарищи. Я сам смеюсь. (Людмиле.) Если вы предоставите в мое распоряжение еще две старые газеты, я готов немедленно удалиться.

В о с т р я к о в. А я полагаю - не пускать! Пусть выпьет с нами за успех.

К а с а т к и н. Верно, Толя! Не пускать! Что такое? Суп? Отменяется. Тут у нас есть кое-что поинтереснее. Милуша, распорядись-ка, родная. Толя, давай, милый, помоги...

В о с т р я к о в. Здравствуйте, Людмила Прокофьевна.

Л ю д м и л а. Здравствуйте, Анатолий Акимович. Сияете вы как серебряный самовар, - приятно посмотреть.

В о с т р я к о в. Разрешите считать за комплимент?

Л ю д м и л а. Как вам угодно будет. Ты лососину покупал?

В о с т р я к о в. Я.

Л ю д м и л а. Оно и видно. Что же не попросил нарезать?

В о с т р я к о в. Для скорости. (Пауза.) Вы бы хоть поздравили, что ли...

Л ю д м и л а. Поздравляю. Не заносись только.

В о с т р я к о в. Прохладно.

Л ю д м и л а. По погоде.

В о с т р я к о в. Директор - так тот меня обнял, поцеловал...

Л ю д м и л а. Тем более. Куда же мне после директора... Колбасу ты покупал?

В о с т р я к о в. Нет. А что?

Л ю д м и л а. Ничего. Очень хорошая.

В е н ц о в а (подошла к Людмиле). Ваш брат не хочет нас познакомить, но мы обойдемся без него, правда? Венцова.

Л ю д м и л а. Очень приятно. Леонтьева. Вы не подумайте, пожалуйста, что он всегда такой, он у нас мальчик вежливый... Микола, поди сюда, не ходи как потерянный. (Обняла брата за плечи.) Он ведь у нас еще маленький.

Н и к о л а й. Не вяжись, Людмила. Отстань.

Л ю д м и л а. Это он при вас хорохорится. Я же говорю - маленький.

В е н ц о в а. Разве вы старше?

Л ю д м и л а. Когда была жива мама, я была младшая. А теперь приходится быть старшей.

В е н ц о в а. Давно умерла ваша мама?

Л ю д м и л а (тихо). В войну. Летом сорок первого мама с тетей Милой, младшей сестрой, поехали к бабушке под Харьков, а обратно выбраться не смогли, ну и попали под оккупацию. Угнали их в Германию. Мама там и погибла, а тетю Милу в сорок пятом привезли больную. Она сперва хорошо поправилась, а прошлой весной вдруг ей опять хуже стало, слегла и уже больше не встала.

Н и к о л а й. Ну зачем ты, Милка? Ларисе Федоровне это совсем не интересно.