В игре всякого большого драматического артиста соседствуют вдохновение и самоконтроль, основанный на выработанном благодаря опыту чутком и непрерывном ощущении аудитории, на безошибочной расшифровке поступающих из зрительного зала сигналов. Мне казалось, что в последние годы у В.В. вдохновение подавляло самоконтроль (чаще бывает наоборот), он напоминал мне большого артиста-трагика, в силу тех или иных причин все реже появляющегося на сцене; творческая мощь и вдохновение не растрачены и временами потрясают, но тот безошибочный контакт с залом, который достигается привычным общением, иногда теряется, и тогда... все это я, как умел, изложил В.В. Он слушал внимательно, не перебивая, но и не помогая мне говорить. Наконец сказал - не очень дружелюбным тоном:

- Послушать вас, я нечто среднее между камлающим шаманом и тетеревом на току...

Затем улыбнулся:

- Да нет, что там, вы правы... Бормочу.

И потянулся к журналу:

- А ну, покажите - где? Отметили в тексте? Нет? Напрасно...

Мне не пришлось пожалеть о своей откровенности, после нашего разговора отношение В.В. ко мне не только не изменилось к худшему, но стало даже доверительнее. Когда роман вышел в "Советском писателе", при ближайшем свидании В.В. вручил мне книгу со следующей надписью: "Ответным подарком желаю получить от милого А.Крона новый роман, такой же толщины, как этот. Елизавете Алексеевне - читать тот роман с еще большим удовольствием, чем этот. Настроение у меня отвратительное, но, взглянув на свою книгу, мне делается легче. Чего и Вам, дорогие друзья, желаю. Уезжающий в Ялту Сочинитель. 16 мая 1960 г. Переделкинская дыра".

Сейчас уже трудно восстановить, чем было вызвано настроение, в котором была сделана эта шутливая, но невеселая надпись. Думаю, что основная причина коренилась в длительном несоответствии между количеством сжигаемого в реакторе горючего и тем, что в технике называется КПД - коэффициентом полезного действия. Не в характере В.В. было возлагать ответственность за свое душевное неблагополучие на других людей или обстоятельства, винил он чаще всего себя, отчего, как известно, не становится легче.

Существуют люди, которым ничего не стоит быть сдержанными, поскольку им, если разобраться, нечего сдерживать. Сдержанность В.В. восхищала меня прежде всего потому, что за нею всегда угадывался сильный и страстный характер. Сдержан он был во всем: в разговорах о себе и о своей работе, в отношениях с людьми. Людей, которые ему были неприятны, он сторонился, и нужно было уж очень расстараться, чтоб вызвать его на резкость. Но и в изъявлениях приязни он был также сдержан, ласкательных слов, комплиментов и пышных тостов не произносил, превосходных степеней не употреблял, интимностей и фамильярностей не терпел, его доброе отношение проявлялось не в словах, а прежде всего во внимании. В отличие от довольно распространенной породы людей, бурно радующихся при встрече с тобой и немедленно все забывающих, как только ты вышел за дверь, В.В. встречал даже тех, кого давно не видел, так, как будто расстался с ними только вчера. Но ничего не забывал. Я неоднократно имел случай на собственном опыте убедиться в его внимании. Он никогда не упускал случая сообщить мне то, что, по его мнению, могло меня интересовать. В трудные для меня периоды, когда особенно отчетлива грань между поведением друзей и так называемых "светских" знакомых, внимание В.В. не только не ослабевало, но становилось активнее, он беспокоился, если я пропадал, а во время моей тяжелой болезни Ивановы навещали меня в больнице и дома и всегда были готовы прийти на помощь. Но, пожалуй, самым памятным проявлением внимания В.В. для меня останется следующий эпизод.

Летом 1962 года я переживал тяжелый кризис. Многолетняя работа над романом зашла в тупик, я устал, изверился в себе, все написанное вызывало у меня отвращение, попытки переписывать заново ни к чему не вели, я не улучшал, а портил. Настроение у меня в связи с этим было не из важных. Не могу понять, каким образом В.В. дознался до того, что меня гложет. В одну из наших встреч (летом мы виделись часто) он без всяких околичностей спросил:

- Когда будем читать роман?

Я опешил:

- Роман? Как это - читать роман? Он же не кончен.

- Знаю, что не кончен. В следующий раз принесите несколько глав по собственному выбору и прочтите. А мы послушаем.

Неделю я отлынивал, но ничего не вышло - пришлось читать. Я отобрал две главы, казавшиеся мне наиболее подходящими, и пришел к Ивановым, рассчитывая прочесть какую-нибудь одну. Увидев в моих руках папку, В.В. позвал Тамару Владимировну и скомандовал: "Читайте!"

Я прочел ту, что была поменьше. Читал минут сорок. В.В. слушал внимательно. Когда я дочитал последнюю страницу, он кивнул головой:

- Так. Дальше.

Тон был решительный, и я не стал отнекиваться.

- Больше нету? - осведомился В.В., когда я, совершенно выдохшийся, закончил чтение. - Что ж так мало захватили? В следующий раз приносите побольше.

Затем говорили о прочитанном. В.В. не хвалил, не критиковал и не давал советов, а только расспрашивал настойчиво и заинтересованно, так расспрашивают человека, видевшего фильм, который еще не скоро появится на экране. В заключение спросил самым деловитым тоном:

- Ну, хорошо, когда читаем дальше? На будущей неделе - условились?

Больше я не читал. И не потому, что не поверил в искренность слов В.В., - он несколько раз напоминал мне о своем предложении, - просто в этом уже не было нужды. Толчок был дан, мертвая точка пройдена, я сел переписывать роман, и мне уже не хотелось показывать В.В. то, что для меня самого было уже вчерашним днем.

Всякий раз, возвращаясь из поездок - по СССР или за границу, - В.В. приглашал: приходите, буду рассказывать... В литературном поколении, к которому принадлежал Всеволод Иванов, было много превосходных рассказчиков, признанных мастеров устной новеллы. Как рассказчик В.В. был непохож ни на кого, в отличие от большинства златоустов, рассказывающих обыкновенное, как чудесное, он рассказывал чудесное, как обыкновенное. Я ни разу не заметил у В.В. желания как-то "дожать" жизненный материал, придать ему завершенность аттракциона. Фантазер, выдумщик, он не любил неточности, то, что в тиши рабочего кабинета определяется глаголом "домыслить", за чайным столом значило бы "приврать", а В.В. относился к лжи брезгливо, к бескорыстной еще хуже, чем к вынужденной. Я не буду пересказывать сохранившиеся в моей памяти отрывки рассказов В.В. о его путешествиях по белу свету - пусть расскажут те, кто ему сопутствовал, они сделают это лучше, мне же хочется привести только один хорошо запомнившийся рассказ - о человеке, который умел делать гульгульмин. Эту историю В.В. рассказал 1 января 1960 года в Переделкине во время новогоднего обеда. Кроме Л.Ю.Брик, В.А.Катаняна и нас с женой никаких гостей не было. Зашел разговор о Пикассо. В.В. поначалу почти не принимал в нем участия, затем оживился:

- А вы знаете любимую сказочку Пикассо про человека, который умел делать гульгульмин?

- Не знаем, - сказали мы дружно.

- И что такое гульгульмин не знаете?

- Не знаем.

- Тогда слушайте...

Вот этот рассказ, записанный мной по свежей памяти.

В стародавние времена, когда корсары существовали не только в балете, а были грозой южных морей, один корсарский корабль взял на абордаж большой купеческий бриг и после недолгой схватки захватил богатую добычу. Добычей в те времена считались и пассажиры - за богатых можно было взять выкуп, а бедных продать в рабство. Дороже всего ценились красивые женщины, а из мужчин те, кто годился для тяжелой работы или знал какое-нибудь полезное ремесло. Не мудрено, что перед дележом грозные корсары во главе с атаманом осмотрели и ощупали каждого пленника и в заключение подвергли всех строгому допросу: кто таков, есть ли родственники, способные заплатить за тебя выкуп, и если нет, то что умеешь делать? Был среди пленников немолодой уже человек, лицом он походил на философа, а руками на каменотеса, и даже опытный глаз атамана не мог определить, что это за птица. На заданные вопросы человек ответил, что имущества у него нет, но он умеет работать.