После отвратительного дня вечер обещал приятное успокоение. Бэрбэ принесла вкусные холодные блюда, Маргарита зажгла спиртовую горелку под чайником, и у нее стало необыкновенно легко на сердце, когда ей пришли сказать, что Рейнгольд не придет к ужину и просит прислать ему в кабинет бутерброды с мясом.

По улице проехало несколько экипажей, и ей показалось, что один из них остановился перед домом.

Не вернулся ли уже Герберт? Впрочем, это она узнает не раньше завтрашнего утра, подумала Маргарита, продолжая нарезать тонкие ломтики ветчины для Рейнгольда; она не подняла глаз и тогда, когда услышала, как тихонько отворилась дверь, уверенная, что это Бэрбэ вошла еще с каким-нибудь блюдом. Но из кухни не мог донестись поток холодного воздуха, повеявший в лицо молодой девушки: невольно подняв голову, она увидела стоявшего в дверях ландрата, вздрогнула и выронила из рук вилку с куском ветчины.

Он тихо рассмеялся и в шубе и шапке, на которой блестели снежинки, подошел прямо к столу.

– Отчего ты так испугалась, Маргарита? – спросил он, покачав головой. – Значит, несмотря на хозяйственные хлопоты, ты унеслась в мечтах под теплое небо Греции, и такой медведь в шубе, как я, вернул тебя к суровой действительности, в Тюрингию! Во всяком случае, здравствуй! – прибавил он с тюрингским прямодушием, протягивая ей руку, и ей показалось, что глаза его радостно светились из-под низко надвинутой меховой шапки.

– Нет, я не уносилась в Грецию, – ответила она, и голос ее все еще слегка дрожал от внезапного волнения. – Я рада, несмотря на холод и снег, что провожу здесь Рождество. Но меня так удивило, что ты вошел сюда! Ведь ты никогда прежде не заходил в эту комнату, тебе был неприятен здесь детский шум, – на ее всегда скорбно сжатых со времени смерти отца губах впервые появилась озорная улыбка, – и потом тебе не нравился мещанский уклад жизни здесь, внизу.

Он вынул из кармана маленький сверток и положил его на стол.

– Конечно, не будь этого, я не пришел бы, – сказал он, тоже улыбаясь. – К чему мне тащить наверх целый фунт чаю, который мне поручила купить тетя Софи?

Он снял шапку и отряхнул с нее снег.

– Ты, впрочем, ошибаешься, мне здесь очень нравится, и твой чайный стол выглядит совсем не мещански.

– Не выпьешь ли чашку чаю? Он готов.

– С удовольствием, это так приятно после холода. Но позволь мне прежде снять шубу.

И он начал стаскивать с себя тяжелую шубу. Маргарита невольно подняла руку, чтобы помочь ему, как всегда помогала дяде Теобальду, но он отскочил с рассерженным видом.

– Оставь! – почти резко остановил он ее. – Дочерние услуги, может быть, нужны дяде Теобальду, но не мне. – И с досадой сдернув шубу, бросил ее на ближайший стул. – Теперь угости меня, я жажду горячего чая! – сказал он, удобно усаживаясь в угол дивана; на лице его снова отразилось удовольствие, и он весело поглаживал свою красивую бороду.

– Но должен тебе признаться, милая хозяюшка, что я голоден, и аппетитные бутерброды, которые ты делаешь, мне были бы гораздо больше по вкусу, чем то, что у нас делает кухарка. Когда у меня будет свое хозяйство, я потребую, чтобы моя жена готовила их собственноручно, иначе не буду есть.

Маргарита, молча и не глядя на него, подала ему чашку чаю.

«Неужели, – думала она, – гордая Элоиза снизойдет до того, чтобы делать своими изнеженными белыми руками бутерброды? Да и допустит ли он сам, Герберт, это мещанство в своем доме, он – сын бабушки, человек, придающий такое значение внешним формам приличия».

– Ты ничего не говоришь, Маргарита, – прервал он внезапно наступившее молчание, – но насмешливое подергивание твоих губ для меня яснее всяких слов. Ты в душе насмехаешься над той домашней жизнью, о которой я мечтаю, и думаешь, что мои мечты не сбудутся по многим причинам. Видишь ли, твое лицо для меня – открытая книга, в которой написаны все твои мысли, нечего из-за этого краснеть, как пион, да, я знаю о многом, что происходит у тебя в душе.

Оскорбленная этими словами, она взглянула на него с негодованием.

– Неужели и чужие мысли ты узнаешь с помощью своих жандармов, дядя?

– Да, милая племянница, ты угадала, – ответил он, смеясь. – Меня интересуют все оппозиционные идеи, в особенности такие, которые только зарождаются в голове человека и с которыми он борется, как молодой конь со своим всадником, пока они, наконец, не одержат над ним блистательную победу, ибо за ними всегда скрывается какая-нибудь сильная побудительная причина.

Он поднес чашку к губам, внимательно глядя, как девушка своими проворными руками приготовляет ему бутерброд.

– С улицы эта комната должна казаться необыкновенно приятной и уютной, – заговорил он снова после минутного молчания, взглянув на не закрытые гардинами окна. – Из тех домов, – он показал па противоположную сторону рынка, – нас могут принять за молодых супругов.

Маргарита вся вспыхнула:

– О, нет, дядя, весь город знает.

– Что я тебе дядя. Ты права, милая племянница, – перебил он ее с саркастическим спокойствием, снова берясь за чашку.

Маргарита ничего не возразила, хотя ей и хотелось сказать: весь город знает, что ты женишься. Пусть его думает что хочет! Ведь он ее поддразнивал, все его слова были полны юмора, которого она в нем прежде не замечала, Ландрат вернулся из столицы в таком радостном настроении – наверное, там осуществились его надежды. Но она не могла радоваться вместе с ним, она чувствовала себя подавленной, хотя не давала себе в этом отчета, и как всегда при внутреннем разладе говорят о том, что неприятно, чтобы дать исход дурному настроению, сказала, подавая ему готовый бутерброд:

– Сегодня поутру у бабушки были гости – дамы из Принценгофа.

Он быстро приподнялся – и лицо его выразило напряженное ожидание.

– Ты с ними говорила?

– Нет, – ответила она холодно. – Я мимоходом встретила девушку на лестнице, и ты знаешь, что она не могла удостоить меня разговором, так как я еще не была с визитом в Принценгофе.

– Ах да, я забыл. Ну, так теперь ты съездишь туда. Она молчала.

– Надеюсь, что ты сделаешь это хотя бы для меня, Маргарита?

Она бросила на него мрачный, полный гнева взгляд.

– Если я принесу эту жертву и соглашусь разыграть комедию при моем теперешнем душевном настроении и в этом черном платье, то единственно для того только, чтобы прекратить приставания бабушки, – резко возразила она, садясь на ближайший стул и скрестив руки.

Едва уловимая улыбка мелькнула на губах ландрата.

– Ты забываешь роль хозяйки, – спокойно заметил он, указывая на ее праздно сложенные руки. – Долг гостеприимства требует, чтобы ты составила мне компанию и выпила со мной чая.

– Я подожду тетю Софи.

– Ну, как хочешь. Чай так хорош, что я выпью и один. Но скажи мне, что тебе сделала молодая девушка из Принценгофа и отчего ты всегда с раздражением говоришь о ней?

Горячая краска разлилась по лицу Маргариты.

– Она – мне? – воскликнула она, испугавшись, что подслушали ее злые мысли. – Она мне ничего не сделала, да и не могла сделать, так как до сих пор я не имела с ней никаких отношений. – Маргарита пожала плечами. – Но я инстинктивно чувствую, что она когда-нибудь оскорбит меня, как дочь купца, своим высокомерием.

– Ты ошибаешься, она добродушна.

– Добродушна по флегматичности своего характера и потому, вероятно, не хочет раздражаться. Ее красивое лицо.

– Да, она красива, необыкновенно красива, – перебил он ее. – Мне бы хотелось знать, не было ли у нее сегодня утром, особенно счастливого лица – она вчера получила радостную весть.

Ах, так вот отчего он был в таком веселом, ликующем настроении: у них была общая радость.

– Странный вопрос! – сказала она с горькой улыбкой. – Ты, конечно, знаешь лучше меня, что придворные дамы настолько хорошо воспитаны, что не станут выказывать посторонним людям своих чувств, и я не могла заметить выражения счастья на ее лице; мне бросились в глаза только классический профиль, цветущий цвет лица и великолепные зубы, которые открылись при милостивой улыбке, и я чуть было не задохнулась от запаха «Пармских фиалок», которыми она была так сильно надушена, как вовсе не подобает аристократке.