— Тогда почему?

— Понимаешь, у молодых есть перспективы. Вот дальше твой черед, его я тоже буду ждать с нетерпением. Потому что и сам живу в мире надежд и возможностей. А умершие — что ж, у них уже никаких возможностей нет!

Его ответ звучал выспренне, но до Сабухиро это не дошло. К тому же он был человеком приземленным.

— А ведь вы все-таки ей любовное послание отправляли.

У Мидзусима просто в глазах потемнело от злости:

— Кто… Откуда ты это взял?

— Тамаки как-то рассказывала. Говорила, что от вас ей записку любовную передавала. Ну что? Ха-ха-ха!..

— Это не так! Все не так было!

Мидзусима совершенно вышел из себя. Он не учитывал, что молодежь любит поддразнивать тех, кто легко теряет самообладание.

— Мне нужны были журналы мод, чтоб делать иллюстрации к книге! Я должен всегда учиться! Я обязан быть в курсе современной моды! Мне следовало пойти в книжный, в «Марудзэн», но это дело хлопотное, вот я и попросил через Тамаки у мадам журналы! Только и всего, больше ничего!

Сабухиро ляпнул насчет любовной записочки отнюдь не со зла, а потому, чем больше Мидзусима оправдывался, тем скучнее ему самому становилось. Между тем, пока он поддразнивал художника, вдалеке появилась долговязая фигура на велосипеде.

— Ага, вот он где! Эй, Эно! Кэн-тян, подожди!

В мгновение ока он вскочил на седло и, не попрощавшись, рванул вперед по главной улице. Его здоровенная задница прыгала в такт педалям.

Потрясенный Мидзусима проводил его взглядом и мало-помалу овладел собой. Пристроив поудобнее альбом, он пошел по склону вниз.

Шел он как обычно — грудь колесом, взгляд вперед. На лице — полное безразличие к окружающей суете. И все же внимательный наблюдатель заметил бы, что к этому безразличию примешивается горечь, словно Мидзусима проглотил что-то ужасно невкусное.

Когда-то он славился красотой. Та красота вкупе с ранним богатством и славой избаловали этого человека. Жен он менял неоднократно. Сперва каждая следующая оказывалась куда лучше предшественницы. Потом картина изменилась, и каждая следующая уже стояла ступенью ниже предыдущей.

Та, с которой он в июне приехал сюда, была его то ли пятой, то ли шестой женой. С ней он тоже расстался, через неделю после переезда. Ходили даже слухи, что он специально договорился с ней отложить развод, поскольку одинокие в этот квартал не допускались. Долгие годы беспорядочной жизни плюс нынешняя неухоженность — все это, увы, подточило его красу, и в нем уже не было и следа былой привлекательности.

Склон вел к окруженному лесом озеру площадью примерно тридцать цубо.[5] Глубокие, иссиня-черные стоячие воды. То, что вчера вечером Киндаити Коскэ принял за тину — осыпавшиеся желуди.

Мидзусима пошел берегом озера, погруженный в свои размышления.

В одном месте берег мысом выдавался вперед. Здесь, широко раскинув ветви, рос могучий, чуть не в два обхвата, дуб.

Пройдясь в задумчивости вдоль берега, Мидзусима наконец уселся у подножия этого дуба. Раскрыл на коленях альбом. Между прочим, сумерки уже сгущались — вот уж не самое подходящее время для зарисовок…

Тем не менее Мидзусима цепким взглядом окинул пейзаж и взялся за уголь. В этот-то момент к нему и подошел мужчина:

— Рисуете?

Мидзусима не знал, что это сыщик, но он точно знал, что этот человек следовал за ним от самого дома. В это же самое время в «Одуванчике» продолжался опрос лиц, имевших отношение к происшествию.

После Итами Дайскэ в швейную мастерскую была вызвана приходящая помощница Кавамура Мацуэ.

Кавамура Мацуэ мужа потеряла в войну, имела трех дочерей. Все три закончили школу средней ступени и уже работали, но на жизнь все равно не хватало, так что благодаря хлопотам господина Итами она пристроилась в ателье.

— Утром дочек на работу отправлю, приберу немного и сюда, — к девяти получается. Сегодня тоже пришла утром часиков в девять, а черный ход открыт.

— Открыт? Вы хотите сказать, дверь нараспашку? — уточнил Тодороку.

— Нет, дверь прикрыта была, а вот на замок не заперто.

— Понятно. И что же?

— Ну я решила, что, раз замок уже открыли, значит, хозяйка встала. Покричала ей снизу, думала, она на втором этаже себя в порядок приводит. Она не ответила, да я внимания особо не обратила, за уборку принялась. В десять Киёми пришла и спрашивает, что это ателье до сих пор закрыто? Пока мы открылись, пока то-се, тут и Тамаки появилась.

— Так-так, а дальше?

— А хозяйка все не выходит и не выходит. Киёми говорит, — может, ей плохо? И наверх отправилась. Потом спускается и говорит: хозяйки нет, а постель прибрана. Мы обувь проверили — одной пары не хватает.

Мацуэ, видимо, заблаговременно подготовилась к разговору: в своих объяснениях она ни разу не запнулась.

Мацуэ решила, что хозяйка с утра пораньше куда-то ушла. Девочки были того же мнения.

В полдень Киёми и Тамаки отправились домой. Мацуэ приготовила себе перекусить и поела одна.

В начале второго Киёми вернулась, а хозяйка так и не появилась. Поискали, нет ли записки, но ничего не нашли. Пошли искать на втором этаже, — наверное, тогда-то отпечатки ее пальцев и остались на задвижке.

Немного позже вслед за Киёми вернулась Тамаки.

Киёми вполне могла работать и самостоятельно. Но Тамаки поступила в ученицы только этой весной и едва-едва с грехом пополам начала привыкать к швейной машинке, так что без хозяйки ей было не обойтись. Нетерпеливая, сущее веретено по характеру, Тамаки некоторое время маялась от безделья и в конце концов унеслась, решив, как она объяснила потом, позвать Господина Художника, если тот окажется дома. Поэтому она отправилась к южному фасаду корпуса 18, чтобы со стороны веранды покричать господина Мидзусиму.

Тут за спиной у нее поднялся гвалт, и она пошла взглянуть, в чем дело. В совершенно неподходящем месте лежал труп женщины, и все вокруг кричали, что это убийство.

Увидев юбку и туфли, Тамаки подумала, что это хозяйка, и со всех ног бросилась в «Одуванчик» сообщить о случившемся.

— А потом Киёми-тян тоже пошла посмотреть на тело, так? — спросил сидевший сбоку Киндаити, припомнив измученное лицо девушки.

— Я-то как услышала, до того перепугалась, прямо затряслась вся. Смелости не хватило пойти взглянуть. А она решилась. Пошла вместе с Тамаки, а потом приходит — сама, как призрак, и говорит: видно, хозяйка это, нужно полиции сообщить. Да еще, говорит, хорошо, что я Дзюнко сказала. А то ведь странно, что это прямо перед самыми ее окнами произошло, а она и внимания не обратила. К слову сказать, у нас же тут вчера такое приключилось… — Памятуя, что Дзюнко находится неподалеку, она смущенно понизила голос.

— Ну-ну, смелее! Вчера вечером сюда ворвалась Дзюнко, она была совершенно вне себя и закатила хозяйке скандал, так? Из-за своего мужа? — Задал новый вопрос Киндаити Коскэ.

— Н-нет… в общем… Не совсем…

Дальше она заговорила так, словно вопрос Киндаити не стал для нее неожиданным.

— Сейчас вот Киёми извинялась перед Дзюнко, что тогда в присутствии сэнсэя на нее набросилась. Это действительно с ней от потрясения случилось, и в голову брать не стоит. А вот мне теперь неловко: я ведь ничего такого не рассказывала, да и вообще ушла вчера раньше, чем Дзюнко…

— А, ну понятно. Тем не менее Дзюнко сюда приходила. Во сколько это было?

— Я уже домой собиралась, так что около восьми.

— Говорят, она сама не своя была?

Тодороку внимательно наблюдал за Киндаити.

— Ну чтоб прямо «сама не своя» — это, пожалуй, слишком, но, в общем, не совсем такая, как всегда. Но, может, вы об этом лучше у нее спросите?

— У нее — это само собой, но и вас тоже надо послушать. Значит, она пришла около восьми. А девочки — Киёми, Тамаки?

— Они раньше уходят. Когда есть что-то срочное, то, бывает, Киёми после ужина опять приходит, а Тамаки — она же только ученица… Да и бестолковая она.

— Бестолковая?