Нэдзу с вороной на плече, приволакивая левую ногу, пошел вверх по склону, а навстречу ему уже появился Сабухиро. При виде коменданта на лице его мелькнула досада, но он тут же овладел собой, подчеркнуто вежливо поклонился и торопливо зашагал вниз.

— Тамаки, что он здесь делал?

Сабухиро тоже с восторгом предвкушал пикник у озера, но встреча с Нэдзу охладила его энтузиазм. Он плюхнулся своим толстым задом на тот самый мешок, где только что сидел комендант, и вопросительно взглянул на девочку.

— Джо прогуливал. Слушай-ка, — она внимательно осмотрела его, — ты что, поесть ничего не принес?

— А что, мне тоже надо было?

— Ну, ловкач! Решил за счет Эно-сан и Киёми полакомиться?

— Значит, я не так понял. И вообще, у меня дома все спят еще.

— Лежебоки вы! Сейчас сколько времени?

— Почти полдесятого. Но у нас отец раньше десяти не поднимается. А мне его жалко, я встал и тихо-тихо… Он у нас трудяга, мы о нем заботимся. Слушай, Тамаки, — его явно что-то беспокоило, — а о чем ты тут с ним говорила?

— Да так… — Она поддразнивающе засмеялась. — Вот, собиралась ему твои гениальные соображения насчет убийства рассказать.

— Ты что! Не вздумай!

Сабухиро весь вспыхнул и взвился так, что тесные шорты на нем чуть не затрещали.

— А что, нельзя что ли? Интересно же получилось.

— Дура! Я же предупреждал, что это моя выдумка, детективная история! Не смей никому рассказывать!

— Почему бы и нет? Зачем же такую замечательную версию скрывать!

— Не смей говорить, что это версия!

Тут Сабу вдруг что-то припомнил и весь съежился, спрятав голову в свои могучие плечи:

— Слышишь, я сейчас встретил этого, Киндаити Коскэ. Идет себе, как всегда затрепанный такой.

— Ой, Сабу-тян, а где ты его видел?

— Да вот там прямо. Он в восемнадцатый корпус шел, к Желудю, видно.

— Может, случилось что?

— Да прямо! С тех пор уже двадцать дней прошло.

— Он один был?

— Один. Волосы всклокочены, хакама на коленках пузырятся. Брэнд у него такой.

— Плохо, что один. Если бы вправду что случилось, с ним бы еще полицейские были.

Дело обстояло именно так, как сказала Тамаки.

Вчера Дзюнко из универмага позвонила Киндаити, но не застала его дома. Дзюнко переместилась в Сибуя и полакомилась там в довольно дорогом китайском ресторанчике. Хибики вручил ей очень даже приличную сумму, и она не могла отказать себе в удовольствии пошиковать. Часов в семь Дзюнко прямо оттуда сделала еще один звонок, но Киндаити все еще не вернулся. Смирившись с тем, что на сегодня его пригласить уже не удастся, она попросила консьержа передать жильцу, что у нее возникли обстоятельства, требующие немедленной встречи. Так что если Киндаити направлялся в ее квартиру, это, скорее всего, было вызвано именно тем звонком.

— А все-таки рано он пришел. Сейчас сколько?

— Около полдесятого… Да нет, уже больше.

— Ой-ёй-ёй, как же я проголодалась!

— А что вообще случилось-то? Что это вы завтрак здесь затеяли?

— Тебе не все равно? Ой, я голодающее дитя, я сейчас умру! Где же бригада раздачи еды, идите скорее… А, вон они, пришли! Пришли!

— Во, оба здоровенные корзины волокут! Ух ты, и термос! Вот славно-то!

— Ну и наглец ты, Сабу-тян!

В их сторону по склону спешили Кэнсаку и Киёми.

— Уж извините, что долго. Тамаки, совсем оголодала, наверное?

— Сейчас сознание потеряю!

— Ха-ха-ха! Давай, открывай харчевню. Сабутян, и ты помогай.

Кэнсаку принялся расстилать принесенную под мышкой циновку, и тут взгляд его уперся в джутовый мешок.

— Это чей?

— Дяденька-комендант забыл. А может, о нас позаботился и специально оставил. Такой чудной, правда? Когда курит, как труба дымит.

— Эно, ты что? О чем задумался?

— Да нет, так просто.

Кэнсаку помотал головой, словно стряхивая, как дурной сон, набежавшую на лицо тень, и к нему опять вернулась его обычная доброжелательная улыбка.

— Ну что, сразу и приступим?

Из корзины были извлечены завернутые в виниловую пленку бутерброды, прятавшиеся под плотно закрытой крышкой. Бутербродов было вволю.

— А мои только на вид хороши, начинки там чуть. Очень уж все внезапно случилось. — Киёми гоже доставала из корзины свертки. — Химэно-сан, а ты что принес?

— Ох, у меня промашка вышла. Я Тамаки не понял.

— Ничего, ничего. Ты же все равно с нами. Хорошо, что пришел.

— А Химэно-сан всегда так. Чтоб другим протянуть, у него нет, а как самому руки протянуть — это он первый!

— Ой, не рубите мне голову! Что же поделаешь, таким негодяем уродился! — Сабухиро без стеснения потрошил свертки. Бутерброды-люкс: с ветчиной, овощами, икрой, яйцами…

— Ну, класс! Можете говорить про меня что угодно, а я жутко голодный. — Он коршуном ухватил в каждую руку по бутерброду и принялся уписывать то один, то другой.

— Тамаки, и ты ешь!

— Ем, Эно-сан, спасибо тебе.

— Тамаки-тян, и моих поешь.

— Да, сейчас… Я же не Сабу-тян, не могу все разом лопать.

— Ну и что, а я обжора. Теперь за твои, Киёми, примусь.

— Эй, не вороши в корзине, там же чай еще. Киёми, и сахар тоже есть.

— Эно, а все-таки — с чего это вы вдруг затеяли? Кто такую сумасшедшую мысль подал?

— Ладно тебе, какая разница.

— С того, что у Тамаки дома творится. И не спрашивай лишнего.

— Ой! — Сабу втянул голову в свои могучие плечи. — Простите-простите! Так вот благодаря чему я здесь очутился!

День был теплый, воздух над озером свеж. Громко распевали птицы — совсем как за городом! — и вокруг стояли такая тишина и покой, что трудно было представить себе совсем рядом жилой массив на несколько тысяч семей и фейерверки людских страстей — любви и ненависти…

Поговорка гласит, что только едой можно заткнуть рот прислуге, но в данном случае она не годилась. Молодая компания торопливо ублажала свои желудки, но при том и языкам покоя не давала.

Алюминиевый стаканчик с чаем гулял по кругу, все дружно налегали на еду и болтали без умолку — ну до чего же весело получилось! Бутерброды в момент исчезли, остался один-единственный — с ветчиной.

— Во-во, я на эту тему одну интересную байку припомнил.

— Какую?

Кэнсаку с сытым видом растянулся во весь рост на траве, беспечно закинув руки за голову.

— Как-то несколько человек — может, монахи какие, может, еще кто — ели вместе суси. Лопали-лопали, наконец осталась одна.

— А с чем осталась? С тунцом? Или с селедкой? — Тамаки простодушно наклонила голову.

— Ну это неважно. Значит, несколько человек ели вместе суси, все наелись, а на тарелке одна осталась. Так вот какое дело: кто за ней потянется, тот из них и есть самый великий.

— Нуу, ерунда какая! А я-то серьезно слушала. — Тамаки фыркнула с откровенным недовольством.

— Сабу-тян, небось, сразу скажет: этот самый великий — ваш покорный слуга.

— Точнехонько! Так оно и есть, как достопочтенная госпожа Киёми сказать изволила.

Киёми мгновенно изменилась в лице. Меж бровей молнией пролегла морщинка, в глазах, смотрящих на Сабухиро, рассыпалось пламя.

Выражение «достопочтенная госпожа Киёми» напомнило ей о том грязном письме и острым жалом вонзилось в самое сердце.

Заметил Сабухиро эту перемену или нет, но последний бутерброд он-таки ухватил и принялся, причмокивая, уминать его за обе щеки.

— Эх, погодка хороша! — Кэнсаку лежал на спине, с удовольствием растянувшись во весь рост. Между тем, чувствовалось, что свою байку он выдал неслучайно.

Небо было ясным до самых глубин, но по контрасту с этой прозрачной легкостью молодую компанию словно придавило чем-то мрачно-тяжелым. Одна лишь наивная Тамаки не понимала, в чем дело.

— Кстати, Эно-сан, ты вроде говорил, что сегодня на озере ночные съемки?

— Угу.

— Сабу-тян, а ты не снимаешься?

— Тамаки, не спрашивай, мне неловко.

— Почему?

— Да потому что Эно, то есть его герой, будет сегодня вечером топить меня в этом озере.