Он толкал их мордой, урчал, вставал на задние лапы, оглядываясь на остров, и снова опускался на все четыре лапы. Он напоминал путешественника на станции, который потерял терпение, дожидаясь опаздывающего поезда, и то и дело выбегает на перрон поглядеть, не покажется ли поезд, смотрит на часы и пристает с расспросами к начальнику станции.

Наконец шлюпка была спущена.

Фрам, ловкий и опытный акробат, сам спустился по трапу.

— Господин Фрам не очень-то вежлив, — разочарованно проговорила молодая женщина. — Вот уже не ожидала от него! Даже не простился.

— Что вы хотите, сударыня? — заступился за медведя капитан. — Для него настало время отбросить хорошие манеры, которым он научился у людей. И то сказать — к чему они ему в этакой пустыне?!

Фрам и в самом деле совершенно забыл все правила вежливого обхождения.

Он не только не простился с пассажирами, которые любили и баловали его, не только не ответил, когда они кричали ему с палубы, но даже повернулся к пароходу спиной, стоя на задних лапах в удалявшейся под ударами весел шлюпке.

Несколько пассажиров наставили фотографические аппараты. Нашелся на борту и кинооператор, который принялся крутить съемочный аппарат, чтобы заснять на пленку момент расставания Фрама с людьми и цивилизацией.

Все кричали, звали Фрама, махали ему платками.

Но Фраму теперь все это было безразлично. Казалось, он не слышал криков, не понимал человеческого голоса.

Все его внимание было поглощено островом, льдами и снегом, среди которых дикий белый медвежонок впервые увидел полярное солнце.

Он тихо, довольно урчал, и это урчание напоминало мурлыкание сытой, разнежившейся кошки.

Шлюпка остановилась под отвесным обледенелым утесом.

— Отвесная стена! — заметил один из гребцов. — Не вижу, как он вскарабкается наверх.

— Не беспокойся, — возразил охотник, рука которого все время лежала на спине Фрама. — Не будь, как та молодая дама на пароходе… Не забывай, что кроме своей медвежьей сноровки, он еще научился разным штукам от людей!..

Взяв Фрама за загривок, охотник повернул его мордой к себе.

— Ну, приятель, вот мы и доставили тебя по назначению! — сказал он. — Можешь сказать мне спасибо… И посылать мне иногда открытки с видами Ледовитого океана. А теперь, счастливого пути! Не поминай лихом!.. Лапу!

Фрам подал лапу.

Потом одним прыжком выскочил из шлюпки на обледенелый утес, пошатнулся, нашел равновесие и с удивительным для такого громадного зверя проворством начал карабкаться с уступа на уступ, пока не оказался на вершине утеса.

— Что я тебе говорил?! — восхищенно воскликнул охотник. — Теперь он уже чувствует себя дома!

С палубы донеслись прощальные крики и возгласы «ура!»

Стоя на вершине утеса, Фрам поднялся на задние лапы и смотрел на пароход и толпу махавших платками пассажиров.

Может быть, только теперь до его сознания дошло, что он навсегда расстается с людьми.

Тем временем внизу охотник с матросами сбросили на берег, в углубление среди скал, небольшой запас продовольствия.

— То, что мы делаем, — идиотство, — шутливо и немного смущенно признался охотник. — Нас засмеют, если узнают. Мой товарищ, который остался на пароходе, и так уже смеется: говорит, что я поглупел с тех пор, как привязался к этому медведю. А мне наплевать! Пусть говорит что хочет! Я считаю, что в первые дни свободы, пока Фрам еще не привык добывать себе пропитание, бедняге придется туго. Да, да, не смейтесь!

Покончив с выгрузкой провианта, он закурил трубку и, закинув голову, посмотрел на вершину утеса.

Фрам все еще стоял там на задних лапах, глядя на пароход и махавших ему пассажиров.

Его прямая неподвижная белая фигура, резко выделяясь на темно-синем небе, сливалась с обледенелой скалой: он казался льдиной, возникшей среди льдин.

До него долетали крики толпы. За ним следили бинокли. Быстро крутилась ручка киносъемочного аппарата, чтобы не пропустить ни одной подробности. Это же будет сенсационная пленка! Последнее выступление белого медведя Фрама. Прощание с людьми и цивилизацией!

— Ну же, Фрам! Будь вежлив хоть напоследок. Поклонись, простись, как полагается! — молвила его покровительница.

Упрек был произнесен так тихо, что его едва уловило ухо стоявшего рядом пассажира.

Но Фрам, казалось, услышал его и понял ее слова, несмотря на расстояние.

Он поднес лапу к голове и презабавно отдал честь, как делал в цирке Струцкого, вызывая бурный хохот детворы.

Потом опустился на все четыре лапы и скрылся за выступом скалы.

Нежданно-негаданно разыгралась пурга.

С севера набежали свинцовые тучи, засвистел-завыл ветер, закрутился белыми смерчами снег. Скоро небо слилось с землей, льды с водой.

Все потонуло в зеленоватом полусвете не то дня, не то ночи, завертелось в вихре снежной пыли, похожей на толченое стекло.

Льды трещали от лютого мороза. Под напором ветра ломались скалы. Воздух гудел. Небосвод, казалось, готов был рухнуть в океан.

Фрам нашел во льду расселину и свернулся в ней клубком, понадеявшись на свой выбор. Но он ошибся: логово продувалось со всех сторон. Расселину заносило снегом. Оторванный ветром осколок льдины упал ему на голову. Другой больно ударил лапу.

Произошло нечто странное, неслыханное: белый, полярный медведь затрясся от холода.

Хорошо отопленный цирк отучил его от мороза. Он дул на сведенные холодом лапы, выколачивал из них набившиеся льдинки, отряхивался от снежной пыли. Пробовал прятать морду в густом мехе брюха, но тогда начинала мерзнуть спина; медведь менял положение, но мороз больно щипал ему нос.

За несколько часов, пока свирепствовала пурга, бедняга здорово измучился.

Наконец ветер стих, и Фрам высунул морду на свет. Вид у него был довольно печальный и, наверно, вызвал бы сочувствие у глупого Августина и веселые гримасы обезьян цирка Струцкого. Ха-ха! Белый медведь дрожит от холода!

Чтобы размять онемевшие лапы, Фрам принялся плясать. А плясал он совсем не так, как дикие белые медведи, и вообще это была не пляска, а гимнастика, которой его научили люди. Он прыгал через голову вперед и назад, делал сальто-мортале, свертывался клубком и катался по снегу, потом вскинул задние лапы и прошелся на одних передних.

Бесплатное представление перед полярной пустыней!

Раньше ему бы аплодировали две тысячи человек, начиная с тех, кто заполнял галерку, и до нарядных, в перчатках, которые сидели в ложах.

Но в эту минуту все аплодисменты мира не смогли бы привести его в хорошее настроение.

Слишком уж горько было ему от сознания, что он, полярный медведь, чуть было не замерз — опозорил все племя белых медведей!

Немного согревшись, Фрам уселся на ледяную глыбу в самом печальном расположении: было ясно, что первый шаг в свободной жизни оказался неудачным.

Он начал ее без цели, наудачу, словно и здесь кто-то мог позаботиться о нем, вовремя накормить его и обеспечить кровом.

Вместо того чтобы обдумать свое положение, он бесцельно бродил по острову, карабкался на скалы и скатывался с них как на салазках.

Логова себе он не присматривал, не думал о том, чем будет сыт завтра. Пурга застала Фрама врасплох, он мерз и стучал зубами, как несчастная бездомная собачонка, из тех, что скулят зимой под заборами в любом городе.

Остров казался совершенно пустынным. На снегу не было никаких следов. Кругом все было мертво. Фрам почувствовал голод. Как удовлетворить его, он не знал.

Пока что самым разумным было бы покинуть эти неприютные места. В далеких смутных воспоминаниях, вынесенных из младенчества белого медвежонка, возникли уроки большого доброго существа, которое о нем заботилось. Если кругом не было дичи, мать спускалась к берегу, дожидалась плавучей льдины и уплывала на ней, как на плоту, в другое место. Или же находила ледяное поле и пешком отправлялась на поиски более щедрого острова.