— Все ясно. Медведь просто капризничает. Издевается над публикой.

Кудрявая девочка в белой шапочке перестала топать. Она слышала этот разговор, потому что остроносые дамы сидели в ложе рядом. Она покраснела, набралась храбрости и выступила в защиту своего любимца:

— Он вовсе не капризничает. Фрам никогда не капризничает.

— Это еще что такое? Ты, девочка, дурно воспитана!

Дамы обиделись и надменно посмотрели на нее сквозь лорнет.

Девочка залилась румянцем.

Но оказавшийся тут же Петруш чуть не захлопал в ладоши, чуть было не крикнул: «Молодчина! Так им и надо! Правильно, что ты поставила их на место!»

— Веди себя прилично, Лилика! — пожурил ее дед, впрочем, больше для вида, потому что в душе был с ней согласен.

— Но ведь они сказали, дедушка, что Фрам капризничает и издевается над нами… Фрам никогда не капризничает!

Дедушка хотел еще что-то прибавить, но не успел.

В цирке вдруг стало тихо.

Топание и крики прекратились, и на арену ковром легла тишина. Такая тишина, какой не было ни когда с трапеции на трапецию перелетали гимнасты в черном трико, ни когда мисс Эллиан клала голову в пасть тигру.

Из-за бархатного вишневого занавеса показался Фрам.

Одна лапа еще держала поднятый край занавеса.

Он остановился и обвел взглядом цирк: множество голов, множество глаз в ложах, партере и на галерке.

Медведь выпустил занавес.

Прошествовал на середину арены. Поклонился, как всегда, публике,

— Фрам!

— Браво, Фрам!

— Ура! Браво, Фрам! Ура!

Фрам неподвижно стоял среди арены, громадный, белый как снег. Точно так стоят его братья в стране вечных снегов на плавучих ледяных островах, поднимаясь на задние лапы, чтобы лучше видеть, как другие белые медведи уплывают в безбрежный океан на других ледяных островах.

Он стоял и глядел в пространство.

Потом шагнул вперед и провел лапой по глазам, словно снимая лежавшую на них пелену.

Аплодисменты стихли.

Все ждали что будет дальше.

Все думали, что Фрам готовит какой-то сюрприз. Вероятно, новый номер, труднее всех прежних. Обычно он начинал свою программу без промедления. И тишины требовал сам. Теперь же она, казалось, удивляла его.

— Фокусы! Смотрите, как он ломается! — пискливым голосом заметила одна из остроносых дам.

Петруш едва сдерживался, переступая с ноги на ногу и покусывая губы.

Голубоглазая девочка пронзила надменных дам возмущенным взглядом, но ничего не сказала: дедушкина рука лежала на ее плече…

Рядом с Фрамом возвышался обтянутый белым сукном помост, на который он обычно поднимался, чтобы поиграть гирями и показать эквилибристику с шестом. Публика кидала ему апельсины, а он ловил их пастью.

Вот он уселся на край помоста и стиснул голову передними лапами — поза человека, которому хочется собраться с мыслями или вспомнить что-то важное, а может, и такого, который что-то потерял и пришел в отчаяние.

— Видишь, милочка, как он над нами издевается! — обиженно проговорила одна из остроносых дам. — И за что, спрашивается, мы платим деньги?! За то, чтобы над нами издевался какой-то медведь!..

Дедушкина рука чуть сжала плечо кудрявой девочки в белой шапочке. Он чувствовал, что внучка кипит и готова ринуться в бой за своего Фрама.

Но Фрам и в самом деле вел себя на этот раз непонятно. Медведь, казалось, забыл, где он, забыл, чего ждет от него публика.

Забыл, что две тысячи человек глядят на него двумя тысячами пар глаз.

— Фрам! — раздался чей-то ободряющий голос. Белый медведь вскинул глаза…

«Ах да, — словно говорил его взгляд. — Вы правы! Я — Фрам, и моя обязанность вас развлекать…»

Он беспомощно развел лапами, поднес правую ко лбу, потом к сердцу, потом снова ко лбу и опять к сердцу. Что-то, видно, не ладилось, произошла какая-то заминка…

Еще несколько мгновений назад, раздвигая вишневый занавес, он думал, что все будет по-прежнему: публика, дети, аплодисменты подтверждали эту иллюзию.

А теперь опять все забылось. Зачем он здесь? Что хотят от него эти люди?

— Он болен, дедушка! — дрогнувшим от жалости голосом произнесла голубоглазая девочка. — Болен!.. Почему его не оставят в покое, если он нездоров?

Девочка забыла, что она тоже топала ножками, хлопала в ладоши и кричала вместе со всеми: «Фрама! Фрама!»

Как мучает ее теперь за это совесть! В голубых глазах стоят слезы раскаяния.

Но дедушка, который был учителем, много повидал на своем веку и прочел много книжек, дал другое объяснение:

— Нет, Лилика, он не болен! Тут что-то более серьезное… Настал час, когда он больше не пригоден для цирка. Так бывает со всем белыми медведями. Четыре, пять или шесть лет они не знают себе равных как артисты. Потом на них что-то находит. Никто не знает, почему. Может быть, это — зов ледяной пустыни, где они родились… Но они уже больше не в состоянии проделывать те штуки, которые всех удивляли. Они снова становятся обыкновенными белыми медведями и живут так много лет, может быть, слишком много… Иногда они вспоминают то, что знали прежде, принимаются плясать, повторяют когда-то выученные движения. Но бессознательно, бессвязно, невпопад. Как цирковой артист, Фрам с сегодняшнего вечера больше не существует!..

— Не может этого быть, дедушка! Не говори так, дедушка!

По голосу внучки, по тому, как дрожало под его рукой ее плечо, старый учитель понял, что она сейчас расплачется. Но промолчал.

Курносый мальчик с блестящими глазами все слышал. Ему тоже не верилось.

И страшно хотелось как-нибудь утешить Фрама.

А Фрам закрыл глаза лапами и стал очень похож на плачущего человека.

Наконец он встал и сделал всем прощальный знак, протягивая лапы, как он делал каждый вечер, когда кончался его номер и гром аплодисментов сопровождал его до самого выхода.

Потом опустился на все четыре лапы и сразу превратился в обыкновенное животное.

И все так же, на четырех лапах, понурив голову, направился к вишневому занавесу.

Публика опешила. Никто ничего не понимал. Никто не кричал, никто не свистел, никто не звал его обратно.

Петруш, курносый мальчик с блестящими глазами, подавил горестный вздох.

Вишневый бархатный занавес сдвинулся и скрыл Фрама.

Все сторонились его в узких кулисах, которые вели к конюшням и зверинцу. Никто не осмеливался приблизиться к Фраму. Белый медведь сам вошел в свою клетку и улегся, положив голову на вытянутые лапы, в самом темном углу, мордой к стенке.

— Что все это означает? Чистое издевательство!.. — послышался сердитый голос одной из остроносых дам. — Мы заплатили деньги. В программе напечатано: «Белый медведь Фрам. Сенсационное прощальное представление!» Сенсационная глупость! Сенсационное издевательство над публикой!..

В глазах девочки стояли слезы. Петруш только глянул на надменных дам и с досады принялся крутить на своем пальтишке пуговицу. Пуговица оторвалась.

— Ах, черт!

Надменные дамы сердито посмотрели на мальчика, вероятно, подумали, что это восклицание относится к ним, а не к пуговице.

Появившийся на арене глупый Августин кувыркался, расплющивая о песок свой похожий на помидор нос, гонялся за собственной тенью.

Но он никого не развеселил. Никто не смеялся.

За вишневым занавесом директор цирка просматривал список артистов и животных. Список был прибит гвоздями к черной доске. Вид у директора был мрачный. В руке он держал синий карандаш.

Наконец он решился и жирной чертой вычеркнул из списка имя Фрама, белого медведя.