Пепельно-серые башни собора, возвышавшиеся над городскими строениями, были заметны еще на дальних подступах, но при въезде в Кентербери пропали из поля зрения. В результате Ледбиттер не заметил узкую улочку, которая вела к собору, и, проехав чуть не через весь город, вынужден был разворачиваться и ехать обратно. Этот промах его сильно раздосадовал, а когда он подрулил к стоянке, еще одно пустяковое происшествие чуть не вывело его из себя. Перед их машиной возник пожилой человек и стал делать Ледбиттеру знаки, призывая его проехать чуть-чуть вперед. «Если вы поставите машину вон там, вам потом будет удобнее выбираться», — пояснил он, сияя добродушной улыбкой. Ледбиттер не сказал ни слова и с места не тронулся. Леди Франклин увидела, как с лица советчика вдруг сползла улыбка, уступив место выражению испуганного замешательства. Покосившись на Ледбиттера, она поняла, в чем дело: этот пристальный взгляд испугал бы многих.

Она миролюбиво заметила:

— Он ведь хотел помочь.

— Будем считать, что так оно и было, миледи, — отрезал Ледбиттер, — но помощь хороша, когда в ней есть необходимость.

Улыбка, с которой он произнес эти слова, напомнила леди Франклин известный стишок о леди и тигре. На какое-то мгновение ей стало страшно — чувство, которого она в своем комфортабельном существовании не испытывала уже давно. Когда Ледбиттер открывал перед ней дверцу, она спросила:

— Может, вы хотите посмотреть собор?

— Благодарю вас, миледи, но я его уже видел, — последовал быстрый ответ.

— Ну хорошо, — сказала леди Франклин, взглянув на свои наручные часики, украшенные бриллиантами, — я вернусь к половине второго.

«Господи, какой странный человек, — размышляла леди Франклин, поднимаясь по ступенькам к нарядной паперти, украшенной двойным рядом скульптур. — Не очень-то он разговорчив. Нечего сказать, удачный выбор для моего эксперимента! Но все-таки после нашего разговора у меня стало легче на душе. Бедняга, он не знал, как от меня отвязаться. Представляю, до чего я ему надоела. Но мне нужен именно посторонний человек — так учил мой знакомый. Близкие люди тут не помогут. «Надо найти кого-то из другого мира, — говорил он, — пусть это будет официант, портье, таксист. Хватайте его, отрезайте пути к отступлению, будьте Старым Мореходом[2], рассказывайте о себе, не давайте ему опомниться. Пусть выслушает все с начала до конца, а вы следите за его реакцией. Если он сочтет вас идиоткой — не беда. Если он назовет вас идиоткой — еще лучше!» Этот человек — кстати, я забыла, как его зовут, — вряд ли станет грубить: он, похоже, слишком дорожит работой. Хотя у него, наверное, так и чесался язык хорошенько меня обругать. Как стыдно приставать к людям! Раньше я не была такой занудой.

Но это только полдела. На обратном пути надо заставить его рассказать о своей жизни. Я ведь должна увидеть в нем кого? — ах да, «человека, существующего независимо от моего сознания». Самостоятельную и полноправную личность. Да это же самая настоящая наглость! — улыбнулась она про себя. — Как он смеет существовать «независимо от моего сознания»? Я должна помнить, что он отнюдь не менее реален, чем я сама. Стало быть, моя прелесть, надо зарубить у себя на носу, что ты имеешь дело с человеком, которому глубоко наплевать на все твои горести и радости... Радости! Какие же у меня радости?

Надо бы еще раз спросить, как его зовут. А вдруг он обидится? Господи, ну почему я не запомнила его имя сразу? А он, между прочим, недурен собой. Обрывок веревки на шею — получился бы вылитый Умирающий Гладиатор. Пришлось пригласить его в собор — так было нужно. Слава Богу, он отказался. Что бы сказал на это Филипп? Но я не должна быть одна — никакого одиночества. Тот человек очень на этом настаивал. «Всеми силами избегайте одиночества! А еще лучше — выходите замуж», — сказал он тогда. Еще чего! Если б он знал, до чего мне не хочется снова замуж. Я счастлива наедине с моим несчастьем. Мне так хорошо одной в этом прекрасном соборе: ведь здесь нет никого, кроме таких же туристов, как и я, но они не в счет, с ними не нужно вступать в разговоры — это даже неприлично болтать в храме, нельзя нарушать благоговейную тишину». Она взглянула на тройной ряд арок, с удивительной стремительностью взмывавших вверх, и подумала: «Только здесь я обретаю умиротворение. Только здесь я могла бы сказать... сказать все то, чего не сказала, когда он был жив».

Она села на одно из скрепленных между собой кресел и попыталась произнести заветное: «Филипп, Филипп... я так любила тебя!» Но слова, слетавшие с ее губ, не имели ничего общего с мечтой. Получалось какое-то невнятное бормотание, плаксивый шепот, который слышала лишь она сама. На глаза леди Франклин набежали слезы. Чудо не состоялось — может быть, потому что она не очень верила в него.

Оставшись один, Ледбиттер включил радио. Заговорил какой-то женский голос. Нет, скучно жить на гражданке — тоска зеленая, сдохнуть можно!

Хмурясь, он вылез из машины, запер ее и отправился выпить чашку кофе. Он увидел бар и, немного поколебавшись, толкнул дверь и вошел. Люди труда не пьют в рабочее время, и Ледбиттер не был исключением: во-первых, не по карману, а во-вторых, что скажут клиенты или, черт побери, полиция! Но сегодня он очень устал, да и поездка с леди Франклин обещала приличный заработок, а потому он решил — была не была! Он заказал виски, что делал крайне редко, — виски, по его собственному выражению, «призывало воевать». Порции двойного шотландского и на сей раз вполне хватило, чтобы пробудить в нем агрессора. Ледбиттер стал оглядываться по сторонам и заметил невысокого толстяка, добродушная физиономия которого ему решительно не понравилась. Он уставился на свою жертву и не спускал с нее глаз до тех пор, пока бедняга не начал выказывать признаки беспокойства, вскоре сменившегося самой настоящей паникой. В конце концов несчастный толстяк боком выбрался из-за стола и, стараясь не смотреть в сторону мучителя, позорно пустился наутек. Но бесенок, сидевший в Ледбиттере, не удовлетворился этой победой. Раздумывая, не пропустить ли еще стаканчик, Ледбиттер двинулся к стойке и спросил бармена, крупного, крепко сбитого мужчину с одутловатым лицом, говорившего с легким акцентом:

— Ты что — американец?

— Нет, — сказал бармен.

— А кто же?

— Голландец, если это вам так интересно.

— А я решил — американец, — процедил Ледбиттер. Реплика прозвучала оскорбительно, почти угрожающе, вызвав среди посетителей то самое оживление, что обычно возникает, когда начинает попахивать скандалом: многие повернулись в их сторону, чтобы не пропустить ответ бармена.

— По паспорту голландец, — безучастно обронил тот.

— Ну, раз по паспорту... — отозвался Ледбиттер, давая понять окружающим, что плевать он хотел на своего собеседника и его ответы. Бармен вскинул брови, но промолчал. Ледбиттер же, сочтя тему исчерпанной, решил, что пить больше не будет. Когда он пикировался с барменом, ему дышалось привольно и жизнь казалась не такой унылой — этот словесный поединок дал ему возможность снова стать самим собой.

Он вернулся к машине и сел за руль. Его опять потянуло в сон, и он уже начал было поклевывать носом, но вовремя спохватился; нет уж, хорошенького понемножку — второй раз за день его спящим не увидят. Чтобы отогнать дремоту, он то и дело поглядывал на черный проем входа в собор. «Опоздает, — подумал он, — женщины вечно опаздывают». Но не успели истечь условленные полчаса (он как раз взглянул на свои ручные часы), как из черноты возникла леди Франклин — она шла слегка покачивающейся походкой. «Не иначе как у них в соборе бар», — сострил про себя Ледбиттер и поспешил распахнуть перед ней дверцу.

Немного помолчав, она сказала: «Надо же пообедать! Вы, наверное, умираете с голода. Пойдемте в «Белую лошадь» — говорят, там кормят лучше всего. Вам надо как следует подкрепиться».