Благородная ярость вскипала в Трефаиле как волна. – Враги номер один.
– Один-два, – поправил Мумукин, не оборачиваясь.
– Усохни. Так вот – если нас с Мумукиным поймают, мы все про тебя расскажем.
Вообще-то бить ниже пояса было не в правилах Сууркисата, однако безвыходное положение обязывало вылезти вон из шкуры, но спасти оную во что бы то ни стало. И никого не жалко.
– Нам нужно удрать с острова, – резюмировал Сууркисат.
– Всего-то?
– Я никогда не прошу больше, чем мне нужно.
Касимсот, наконец, оделся и с чувством морального превосходства посмотрел на непрошеных гостей:
– А не слишком ли мало вы просите?
Трефаил растерялся. Но тут ему на выручку пришел Мумукин:
– Я тебе сейчас глаз высосу! – И завершил сердитый выпад продолжительной отрыжкой.
Именно этой отрыжкой Биркель и оказался сражен наповал. Подобной крутизны ему видеть, точнее – слышать, пока не доводилось. Мумукин же попросил прощения, сославшись на выпитое вчера.
– Ладно, куда вас девать… – Касимсот накинул на плечи куртку и распахнул дверь. – Пошли, буду вас спасать.
Чего только не перепробовал Люлик Касимсот ради того, чтобы его сняли с капитанской должности. Из всего арсенала средств аморального поведения он не испробовал разве что откровенную антиправительственную агитацию, но в результате оказывалось, что виноват кто угодно, но не капитан. Это, безусловно, угнетало.
Когда в каюту (Касимсот-старший, как всякий уважающий себя капитан, жил на своем корабле) ввалились трое неизвестных в масках, Люлик пребывал в состоянии каталептическом: как задумался, сидя у иллюминатора и ковыряя трубкой в левом ухе, так и остался сидеть, не обращая на гостей внимания. Брат Биркель, зная о каталепсии, развернул Люлика лицом к Тургению и Сууркисату, а затем дунул в ухо через трубку и, едва капитан начал проявлять первые признаки жизни, отскочил к диссидентам и сделал вид, будто они только что вошли.
Маску догадался снять только Биркель.
– Я… кхм… здрасте… задумался немного. – Люлик вынул трубку из уха и озадаченно поковырял в ушной раковине пальцем. Взгляд сконцентрировался на брате, и в голосе прорезались командирские нотки. – Это кто?
– Диссиденты мы, – встрял Мумукин, но продолжить не смог: трубка капитана угодила ему в лоб.
– Тебя я не спрашивал! – Люлик нахмурил брови и потянулся уже за кортиком, но тут трубка, словно бумеранг, ударила в лоб его самого, и капитан грохнулся со стула.
– Быдла какая, еппона мама! – Трефаил опустил руку, только что вернувшую снаряд владельцу. – Мы люди штатские, кто мячом в нас метнет, тот от мяча и…
Люлик заревел. На Мумукина с Трефаилом такая реакция произвела неизгладимое впечатление.
– Чего это он? – Мумукин незаметно хлопнул из стоящей на столе рюмки прозрачную жидкость, с удивлением обнаружив, что это обычная вода. -
Трефаил, ты его случаем не того… не обидел?
– Да он, по-моему, и так умом скорбный. – Сууркисат перехватил взгляд Биркеля и тут же добавил: – Без обид, я зла не держу.
– Стресс у него, – заступился Биркель за брата.
– Точно, – хлопнул себя по лбу Тургений. – У него шары стрясенные.
Люлик ревел все громче, и успокоить бравого капитана удалось лишь совместными усилиями и килограммом конфет, которые предусмотрительно захватил Биркель. И в тот момент, когда диссиденты уже всерьез начали задумываться насчет отдаться в руки правосудия, Люлик внезапно успокоился и спросил:
– Чего приперлись-то?
– Товарищи с деловым предложением. – Биркель вытер пот. -
Шантажируют нас.
Люлик встал с пола, налил в стопку, опустошенную Мумукиным, прозрачной жидкости, выпил залпом и раскраснелся, что заставило
Тургения с подозрением принюхаться к содержимому бутылки.
– И чего хотите?
– На материк хотим, – сказал Трефаил.
– Ничего не выйдет, – зевнул Люлик и уселся обратно.
– Почему это? – Сууркисат встал в позу.
– Судно каботажное, – развел руками капитан.
– Это как?
– В загранку не ходим. А теперь пошли вон.
Диссиденты озадаченно вышли на палубу и закурили. Потом вспомнили, что не курят, и выбросили сигареты за борт. И тут с Тургением чуть не приключился удар.
– Трефаил, нас ищут!
– Пускай, – махнул рукой Трефаил. – Все равно жить не стоит.
– Но нас уже нашли. – Больно ткнув локтем Сууркисата в ребра,
Мумукин показал пальцем на бредущую вдоль пирса одинокую девичью фигурку в экстремально декольтированном платье и с пудовой кувалдой-тёшшей на плече.
– Лысюка! – радостно замахал руками Трефаил, как будто не видел эту идиотку по меньшей мере год. – Лысюка, мы здесь!
Девка сделала стойку, повела ухом, потом глазом и вскоре увидела на борту огромного парохода две знакомые рожи, причем та рожа, что принадлежала Мумукину, тщетно пыталась мимикрировать под такелаж.
– Ты что, балда, не видишь?.. Это же Лысюка, – зашипел Тургений на
Трефаила.
– А я, по-твоему, как ее назвал? – съехидничал Сууркисат. – Может,
Хрюндигильдой Карловной Брудерсдоттер-Сикорской?
– Что за тёха?
– Не знаю, не знаком, краем уха в новостях слышал… Э, да ты же эти новости и читал.
– Я, по-твоему, дурак – слушать, что читаю?
– Эй, вы, придурки бешенства! – донесся с пирса крик Лысюки.
Друзья пригнулись, чтобы их не было видно. Но это не помогло.
– Дрищи, вы еще здесь? – подошел со спины Люлик.
Трефаил с Мумукиным выпрямились, повернулись к капитану лицом и рявкнули:
– Диссиденты!
Люлик покачнулся, но устоял.
– Приказываю покинуть корабль, – сказал он.
– Эй, ты, шляпа! – послышался окрик Лысюки.
Касимсот обернулся на голос, желая объяснить, что головной убор на его голове называется фураж…
…в этот момент кувалда, прицельно запущенная Лысюкой с пирса, изрядно подрастеряв во время полета кинетическую силу, аккуратно припечатала капитана по лбу. Люлик и тут не растерял офицерской доблести и рухнул на палубу, вытянувшись по стойке “смирно”.
– Какая… – восторженно прошептал Трефаил.
– …дура. – Тургений схватился за голову. – Еппона мама, она же его убила!
– Кувалду верните, – потребовала еппона мама.
Сууркисат слегка прокашлялся, выразительно посмотрел на Тургения, мол, заткнись и не мешай, улыбнулся девушке и предложил:
– Лысюка, не желаешь ли подняться?
Через полчаса “Ботаник”, захваченный Лысюкой, покинул порт.
Люлик был счастлив – все вышло так, как он хотел. Кроме того, Нямня
Назуковна не спускала с него глаз, крепко сжимая тёшшу, и взгляд
Люлика то и дело задерживался на девичьих формах.
Горевал только Мумукин. Он стоял на корме, утирал слезы и то и дело повторял:
– Что же будет с Родиной и с нами?
Трефаил считал, что причинил родному государству еще не весь вред, и надеялся вернуться. Вместе с Тургением: вдвоем они натворят дел в два раза лохмаче.
Меньше всего Сууркисату нравился нездоровый интерес капитана к
Лысюке. Лысюка – террорист, злодейка и дура набитая, к тому же она попала Люлику кувалдой в лоб, а Люлик, вместо того чтобы открыть кингстоны, смотрит захватчице в декольте, будто там навигационные приборы спрятаны.
Да и сама Лысюка… Ей сказали – захвати пароход, а она с Касимсотом кокетничает напропалую. Никакого контроля за экипажем. Если бы
Сууркисату не было лень, он бы давно революцию здесь организовал.
Или хотя бы переворот.
А как они разговаривают? Уши вымыть хочется:
– Люлик Кебабович, вам компресс поменять на лоб?
– Если не трудно, Нямня Назуковна…
“Люлик Кебабович…” Это же позор, а не мужское имя. С такой мощной фамилией – и такое имя… А “Нямня Назуковна”?
Тургений вытирал слезы и смотрел, как в смоге тает Сахарин.
Сууркисат, если честно, тоже испытывал томительное беспокойство, провожая взглядом дымы отечества.
– Ну чего ты ревешь? – Трефаилу надоело думать о странном поведении капитана и террористки, и он решил позаботиться о друге. – Что там особенного осталось?