В начале месяца элула я прибыл в Касриловку, чтобы почтить могилы предков.

Старое-старое касриловское кладбище выглядит гораздо красивее и оживленнее, нежели самый город. Вы найдете здесь надгробные домишки-памятники более красивые, чем самые красивые дома в городе. А то, что здесь земля сухим-суха, нет той глинистой топкой грязи, что в городе, тоже чего-нибудь да стоит! Здесь вы по крайней мере видите перед собой зелень, когда наступает живительное лето, травку, два-три густолистых деревца, слышите чириканье пичужек, прыгающих с ветки на ветку и болтающих о чем-то на своем наречье. Здесь, как большая голубая ермолка, над вами небо с чистым и горячим солнцем. О воздухе и говорить нечего, - он здесь в тысячу раз лучше, свежее и здоровее, чем в городе. А ведь как тут, так и там обитают одни покойники! Разница только в том, что здесь, на кладбище, покойники лежат на месте, а там, в городе, они еще расхаживают; здесь они уже покоятся и не знают никаких горестей, а там они еще бедствуют - и кто знает, сколько еще суждено им страдать и мучиться на этом свете.

Застал я тут нескольких женщин; припав к могилам, они плакали, кричали, причитали в голос. Одна будила мать - пусть встанет, пусть посмотрит на свою единственную дочь, пусть увидит, что с ней сталось!

– Поднялась бы ты, мать моя родная, дорогая, сердечная, взглянула бы на свою дочь, на единственную дочь, на твою хрупкую, бесценную Cope-Перл, на которую ты надышаться не могла, которую оберегала как зеницу ока, увидела бы, как она мается на этом свете. Горе, горе, какую она жизнь бездомную влачит, с малыми детьми, нагими птенцами, ни сорочки на тельце, потому что он, твой зять Исролик, хворает без передышки; с тех самых пор, как он тогда простудился на ярмарке, хворает он и врачуется, его бы надо молоком поить, а - нету! Деточки, бедняжки, тоже просят молочка, а нету! Портной Гендзл, у которого мы теперь живем, требует квартирную плату, а нету! За ученье Гершла - ему в нынешнем году приходит бармицве - надо уплатить еще за прошлый год, а нету! За что ни возьмись - нету, нету, нету!

Другая пришла к могиле отца жаловаться на мужа, которого ей дали. Думала, на редкость хорош, говорили: чудо-человек! Все девушки тогда завидовали ей. А на деле оказалось, что он шарлатан, мот, позволил себе в нынешний праздник уплатить за "мафтэр" пятьдесят пять "гилдойн"[1], а в прошлом году за возглашение библейского стиха "Тебе дано видеть" в праздник торы был не прочь уплатить трешницу! А сколько он изводит на книги, которые покупает всякий раз, - за эти книги он отдаст отца с матерью, а то, что жена хворает и худеет, его не трогает!..

Третья пришла поздравить своего покойного мужа: она выдает замуж старшую дочь, а справить свадьбу не на что, приданого нет, даже первой половины, которую она обещала внести и еще не внесла. Нательной рубахи - и той нет, обуви - ни пары, где уж тут говорить о расходах на свадьбу - на музыкантов, на сервировщиц, на то на се - где она все это раздобудет?.. Голова раскалывается - а что, если, упаси боже, из-за этого расстроится свадьба, что ей тогда делать?..

Так плачут, жалуются на свои горести и беды и другие, женщины, в слезах изливают все, что на сердце накипело, отводят душу в разговоре с любимыми, дорогими, авось хоть немного полегчает, - и впрямь ведь становится легче, когда хорошенько выплачешься...

Я брожу среди старых полуосыпавшихся могил, читаю старые стершиеся надписи на накренившихся памятниках. Издали заметил меня могильщик реб Арье, человек с длинной льняной бородой, красными глазами, и спросил:

– К кому тебе нужно?

Реб Арье так стар, что никто, даже сам он, не помнит, сколько ему лет. А все ж таки содержит он себя в чистоте и опрятности, сапожки его начищены, борода расчесана, ухожен у него каждый волосок; следит за собой старый, как мать за любимым единственным сыном, питается только мягкой едой, каждое утро пьет отвары лечебных трав с леденцами. "Ему хорошо, уж куда лучше!" - говорят о нем в Касриловке и от души ему завидуют,

– Шолом алейхем, реб Арье, как вы поживаете? - откликаюсь я и подхожу к старику. Уже вечер. Солнце близится к закату и золотит верхушки могил. Реб Арье, прикрываясь ладонью, оценивает меня взглядам своих красных глаз и поглаживает бороду.

– Кто ты такой? Ты к кому?

Реб Арье так стар, что может позволить себе обращаться ко всем на "ты".

Говорю ему, кто я такой и к кому пришел. Реб Арье узнает меня, почтительно здоровается и, шамкая, говорит с присвистом:

– А? Так это ты? Знал я твоего отца и деда твоего - реб Вевика, золотой был человек, и дядю Пиню, - тоже почтенный человек, и дядю Берку, он тоже лежит здесь у меня, и тетю Хану - всех я знал, все померли, все самые прекрасные люди поумирали. Ни одного порядочного не осталось. Мои все тоже умерли (он вздыхает и машет рукой). Сначала детей схоронил, всех детей схоронил, потом и сама праведница моя приказала долго жить, оставила меня одного на старости лет. Нехорошо.

– Нехорошо? - спрашиваю.

– Нехорошо, - повторяет он, - нехорошо, не стало покойников.

– Не стало покойников? - говорю я.

– Не стало покойников, - говорит он.

– Перестали, что ли, - говорю, - умирать у вас в Касриловке?

– Смотря по тому, что значит "умирать"! - отвечает он. - Умирать-то умирают, но что в том? Мелкота, птенцы, голь перекатная; что на них заработаешь, по правде говоря! Соберешь им на саван, а после первой надгробной молитвы сироты дарят тебе кусок хлеба. Что поделаешь? Что еще остается? (Он показывает высохшей рукой на плачущих женщин.) Вот ведь лежат они, растянулись, как барыни, на могилах. Что на них заработаешь? Придут, наплачутся, жалко им, что ли, слезы лить? Разве это им денег стоит? А ты ходи, води всех, показывай, где лежит отец, где лежит мать, где лежит дядя, где лежит тетя. Словно я им слуга потомственный! А то, случается, плачет-плачет иная, пока не сомлеет, и приходится отхаживать ее, дать глоток воды, иной раз - и кусок хлеба.

А где мне взять? Из больших моих доходов? Покойников нет, а жить-то ведь надо, и замуж выдать внучку, сиротку, девушку уже на возрасте, тоже надо; был жених, дело почти до сватовства дошло, как раз неплохой молодой человек, торговец книгами, правда вдовец с несколькими детьми, но зато зарабатывает, прекрасно зарабатывает, то есть, когда он торгует, когда есть выручка, - есть и заработок. Устроили смотрины, пришли к согласию и уже собирались писать брачный контракт. Вдруг он говорит: "Ну, а как обстоит дело с приданым?" Я говорю: "Какое приданое?" А он: "Мне же сказали, что вы даете полсотни в приданое". Я говорю: "Вражий наговор, ни сном ни духом в том не виноват! Полсотни? Откуда у меня полсотни? Красть, что ли, пойду или стану выкапывать из могил чужие саваны и продавать?.." Короче, сватовство расстроилось. Вот и говори после этого с касриловскими заправилами, они же еще и правы окажутся, скажут: "Реб Арье, вы грешите, у вас, не сглазить бы, в руках верный заработок..." Хорош заработок! Если где еще и водился порядочный покойник, почтенный человек, захудалый богач, он давно уже похоронен, а свежих не прибавляется. Не стало покойников! Не стало!