— Сразу видно. Сколько служителей вы послали на кладбище?

— Это я могу сказать вам точно: двенадцать. Детские гробы легче. В таких случаях не нужно… извините меня.

— А эти служители?.. Они у вас на постоянной службе?

— О, разумеется. У нас очень большое, солидное предприятие. Часто несколько траурных церемоний проходят одновременно в разных местах. Большинство работников служат у нас уже много лет.

— Меня особенно интересует один из них.

— Особенно? Один из них?

— Да.

— По какой причине? То есть я хочу спросить: были жалобы? В его поведении было заметно неуважение к горю скорбящих? Или он…

— Нет, его поведение можно назвать образцовым, как и всех остальных, впрочем. Я ищу его по другой причине. Мой шеф поручил мне с ним побеседовать.

— Нет ничего проще. Как его фамилия?

— Не знаю.

— Вы… не знаете?

Шопен, снова и снова Шопен.

— Нет, не знаю.

— Да, но в таком случае…

— Я могу описать вам его, господин Гесс. Он среднего роста, примерно метр семьдесят, удивительно бледен и носит очки без оправы.

— О-о, — господин Гесс опустил голову.

— Вы знаете, кого я имею в виду?

— Да, сударыня. — Господин Гесс несомненно расстроился.

— Как его зовут?

— Лангфрост. Хорст Лангфрост, сударыня. Он, правда, у нас совсем недавно. Отличный работник. За все время — ни одного замечания. У него — как бы выразиться поточнее? — был особый дар сострадания. Да, именно сострадания, — подтвердил свои слова кивком господин Гесс.

— Так я смогу поговорить с ним?

— Боюсь, нет.

— Но почему?

Господин Гесс вздохнул.

— Он исчез.

Ничего себе, подумала Норма.

— Что значит «исчез»?

— А то и значит. Пардон! Нет его, и все тут. Растворился, дематериализовался, — господин Гесс всплеснул руками. — Представляете, какие у меня из-за этого неприятности? А я, конечно, должен делать вид, будто ничего не случилось. Все, кто его знал, переполошились! Мы ищем господина Лангфроста повсюду. Полицию мы оповестили. Иначе нельзя, вы со мной согласны?

— И когда же он исчез?

— Вчера. Не вернулся домой после похорон.

— А все остальные живы-здоровы?

— Именно так. Все служители и четыре шофера. Одного господина Лангфроста нет. Говорят, он прямо с кладбища мог поехать домой.

— В таком костюме? Принято у вас это?

— Отнюдь, сударыня, отнюдь. Однако… случиться всякое может, верно? Итак, господин Лангфрост ушел с кладбища в форменном костюме. Но домой не попал. Со вчерашнего утра он не появлялся у себя дома.

— Откуда вам это известно?

— Мне позвонила фрау Майзенберг. Господин Лангфрост снимает у нее комнату.

— Вы мне не дадите ее адрес, господин Гесс?

— Разумеется. Эфойвег, сто двадцать шесть. Это в Альстердорфе. Рядом со станцией метро «Латтенкамп».

— Огромное вам спасибо, господин Гесс. Вы мне очень помогли.

— Я был рад познакомиться с вами, фрау Десмонд. Всегда к вашим услугам… О-о, как это бестактно с моей стороны, сударыня.

— Пес поганый, — возмущалась фрау Майзенберг, — грязный пес! Чтоб он сдох! Окочурился! Пусть никто и пальцем не пошевелит, чтобы ему помочь!

Фрау Майзенберг на вид лет под пятьдесят, она очень высокая, худая, волосы выкрашены в ярко-рыжий цвет. На лице толстый слой грима. Густо намазанный рот напоминает зияющую рану. Зубы у фрау Майзенберг отвратительные. На ней цветастый халат, шелковые чулки в складках, на ногах шлепанцы. Во всей своей утренней красе сидит она напротив Нормы в тесной прихожей своего пансиона, который находится на втором этаже восстановленного в послевоенные годы дома. Это сразу заметно по отличной слышимости: стены, что называется, картонные. За одной из этих тонких стенок находится, вероятно, ванная комната. Там бреется мужчина. Ровное гудение электробритвы ни с чем не спутаешь. Пансион оставляет впечатление Запущенности и неопрятности. Как и весь обветшалый дом, впрочем…

— Жил задаром, — продолжает фрау Майзенберг. — Ни гроша не платил. А я ему верила. Пожрать он был горазд. До отвала! Кофе ему приготовь — только высшего сорта! Мясо — филей! Овощи — отборные. А теперь, после всей этой болтовни насчет облучения, совсем чокнулся. Каждую травинку достань из морозильника! Он своего не упустит, сукин сын! И непременно подай ему на десерт шоколадный мусс. Господин какой выискался!

— Как вы сказали? — Норма заморгала.

В прихожей остро пахло мастикой и несвежим бельем.

— Никогда не слышали о шоколадном муссе?

— Почему же. Но…

— Хотите сказать, что им только богатые старушки лакомятся? Да, а он за эту гадость мать родную продал бы. Обжирался им как сумасшедший. Сколько ни положи, все мало. Разве я ему не говорила. «Хорсти, знай меру! Не жадничай! Не забывай о своей печени!» Бог свидетель, деньги тут ни при чем, здоровье дороже. Сколько ни уговаривай, что об стенку горох. Шоколадный мусс на десерт через день, на меньшее этот господин не согласен. Представляете, во что он мне обходился… Чтоб он сдох, свинья такая!

— Может, он еще вернется, — сказала Норма.

— Он? Никогда! Я все время чувствовала, что он вот-вот отвалит.

— Почему это?

— Есть у нас, женщин, чутье, сами знаете, фрау Десмонд. Ну, и вообще… я насчет этого ученая. Другие, до него, тоже сматывались. И я всякий раз заранее знала когда… Свиньи они, мужики. Все свиньи, все до одного! — закричала она с ненавистью.

Мужчина в ванной почистил зубы и теперь полоскал рот. Чистюля какой, подумала Норма.

— Давно он у вас живет?

— Два года. Не-ет, побольше. Вы только представьте себе, дорогая: обещал жениться на мне. Стоит ему получить новую должность — и мы поженимся.

— Новую должность?

— Ну да, ему надоела служба в похоронном бюро. У него ведь диплом бухгалтера. И наклевывалась подходящая работа. Так он мне, по крайней мере, говорил. Заливал, наверное. У него профессий, что пальцев на руках.

— Какие, например?

— Да мало ли! Ночным сторожем работал. На важнейшем объекте! Секретном, конечно, где, не говорил — не имел права. А еще журналистом. Все время в разных газетах. И опять же никогда не рассказывал в каких. Я ему верила, потому что любила его как дура. Втрескалась в него по уши. А как же — мужчина на всю жизнь. Когда влюбишься, в самое дерьмо и вляпаешься. Разве не так, а? Еще он был киномехаником. Это точно, да. В «Старе». Я там раз заглянула в кабину киномеханика, он стоял у аппаратов. А потом он писал книгу. Целый год, здесь, дома. И конечно, толку никакого. Вроде бы работал еще где-то курьером, черт его разберет. Говорит, развозил секретные документы! Я, дура, верила ему…

— Куда развозил?

— В Цюрих. В Париж. В Милан. Откуда мне знать, куда точно. Ни одному его слову верить было нельзя… И с другими любовь крутил… все это время… А меня оставил на бобах! И что мне теперь делать? В моем возрасте! Когда вокруг столько шлюх, которые сразу лезут мужику в ширинку? Сигарету?

— Нет, спасибо.

Мужчина в ванной прокашлялся.

— Не позволите заглянуть в его комнату, фрау Майзенберг?

— Запросто. Только ничего вы не найдете. Пойдемте, дамочка! Смотрите сколько хотите! Можете все ящики открыть. Ни карандаша там не найдете, ни листочка бумаги. Все документы, все удостоверения забрал с собой. Я даже не знаю, Лангфрост его фамилия или нет. О Боже мой! — Она встала и открыла одну из дверей. Маленькая комната с окном, выходящим на брандмауэр — глухую стену дома напротив. Шкаф, кровать, стол, стул.

— Он ведь все время проводил в моей комнате, — объяснила фрау Майзенберг. — Вот, посмотрите, что в шкафу. Это все я ему покупала: туфли, рубашки, кальсоны, носки, костюмы. Галстуки — самые красивые. Разве нет? А какие дорогие! На мои кровные. Он же ко мне нищим пришел. В рванье каком-то. И дырявых туфлях. Я его и одевала, и кормила, и поила. Любила потому что. И ничего своего не оставил — я тут уже все перерыла!