— Кошмар! — вдруг вырвалось из Анастейши и она прикрыла рот заметно дрожащей рукой. — Прости, я не хотела тебя перебивать, — слезы уже свободно текли по ее щечкам и голос срывался. — Продолжай…
Очередная сигарета была потушена о мою голую грудь, ожог дико болит и я не могу остановить слезы, не могу заставить их перестать литься — мне очень больно! На мне мои любимые, теплые штанишки, но они очень грязные, — мамочка редко их стирает. Его сильная рука схватила мое плечо и он подтащил меня ближе к себе.
— Да что ты все ноешь? Ты ведь даже не знаешь, что такое больно, маленький ублюдок! — я слышал лишь его прокуренный насквозь голос, я не слышу всхлипов мамочки. — Привык бы уже к этому… А, может, стоит сделать тебя мужчиной?
— Нет! — крикнул я. — Оставьте меня! — слезы хлынули сильнее.
— Да перестань же ты ныть! Иди сюда, — его холодные, смуглые руки стали стягивать с меня темно-голубые штанишки. Я не понимаю, что он делает, но мне страшно! Мамочка, где же ты? Помоги мне! Затем он стянул с меня и трусики… Что он делает? Зачем? Мое тело пронзила дрожь…
— Оставь моего сына в покое, Уэйн! — мамочка! Она пришла, она не даст меня в обиду этому плохому дяде!
— А ты чего пришла, шлюха? — он крепко зажал меня в своих руках, но я пытался вырваться. — Сиди смирно, хлюпик, ты слишком мал и слаб, чтобы убежать от меня.
— Послушай, делай со мной все, что хочешь… Только не трогай его! Он же совсем еще маленький! — из-за слез силуэт мамочки размытый, я почти не вижу ее.
— Ты решила указывать, что мне делать?! — кажется, он еще сильнее разозлился. — Он должен стать мужчиной, разве ты не хочешь этого? Не хочешь, чтобы твой сын стал настоящим мужчиной?
— Нет, не сейчас! Прошу, я отработаю все, что ты хочешь, только не трогай его! Он слишком маленький…
Нет, мамочка, зачем? Теперь он снова будет тебя бить и… и…
— А потом она умерла, — заключил я. — Я провел с ее телом несколько дней. Она была неподвижна, холодна, как лед. Я накрывал ее одеялом, пытаясь согреть, но у меня ничего не выходило… Нас нашел он — ее сутенер, но, кажется, он не потрудился сообщить в полицию. Потом прошло еще несколько дней, когда к нам постучалась соседка… Меня забрали в больницу…
— И там тебя нашла Грейс? — Ана была поражена моим рассказом, но она еще не знает самого главного и важного.
— Да, она меня лечила. Пыталась со мной разговаривать, как-то веселить, отвлекать, но мне было не до этого. Я даже не говорил после этого несколько лет. Пока не стал играть на фортепиано, музыка помогла мне…а затем и появление Миа в моей новой семье. Я очень полюбил ее, как сестру, потому что всегда хотел младшую сестренку, музыка и Миа стали моим спасением, — я глубоко вздохнул, потому что сейчас будет часть моей жизни, которая будет не легче для восприятия разумом Анастейши. — Но я рос… Подростковый возраст, сама понимаешь, полон волнений, бушующих гормонов и эмоций. Но я был в миллиард раз хуже обычного подростка! Я вел себя безобразно: пил, дрался в школе, да и не только в школе, и на улицах. Я часто ходил с подбитым глазом, парой синяков на теле и разбитой губой. Грейс очень волновалась, старалась образумить меня как-то, разговаривала о том, что не хорошо драться и вести такой образ жизни. Но мне было… действительно по фиг тогда на ее слова! И еще… в школе, особенно в нашем классе, где было больше девочек, чем мальчиков — их у нас было 20 на 6 мальчиков… Как думаешь, что я чувствовал среди такого количества прекрасного женского пола?
— В-возбуждение? — предположила Ана. — Желание?
— Да, отчасти ты права, детка. Возбуждение выражалось эрекцией, я не мог от нее избавиться, меня начинало это бесить. Но желание кого-нибудь трахнуть начинало смещаться ненавистью к женщинам.
— Ненавистью? — моя голубоглазая жена слегка отодвинулась от меня, заметно насторожившись.
— Да, но тебя я люблю, не забывай об этом! — я провел рукой по ее нежной щечке, легко поцеловал и она успокоилась. Я стал продолжать рассказ: — Мне захотелось не просто заняться сексом с какой-то девушкой, мне хотелось сделать ей больно. Чтобы она молила о пощаде, о прощении… Затем я стал понимать, что эти…чувства ненависти и отвращения у меня только к девушкам с темным цветом волос. Брюнетки, в основном. Она была брюнеткой… Ты к ним не относишься, не переживай.
— Спасибо, — миссис Грей нервно улыбнулась, но нахмурилась и продолжила слушать меня.
— Тогда, к моему счастью, появилась… Элена… Я уже рассказывал тебе о ней, еще давно.
— Да, я помню…
— Она показала мне мир БДСМ и как его можно использовать для того, чтобы я стал более-менее нормальным. Мне это понравилось, у нее был полный контроль надо мной, она была в ответе за меня, с тех пор я ни о чем не беспокоился. Взамен на то, что я ее трахал, она учила меня. Да, признаю, что она била меня как своего Сабмиссив, но я не был против. Я был знаком с побоями с раннего детства. Я не привык к другим прикосновениям. Мы провели вместе несколько лет, а потом ее муж узнал о нас и мы расстались. Но она продолжила меня обучать, но не как Нижнего, а как Верхнего. Она научила меня всему, что умеет сама. Мои потребности в том, чтобы причинять кому-то боль росли с каждым днем невероятно быстро. Приходилось искать девушек с высоким болевым порогом, чтобы они могли вытерпеть… И знаешь, такие есть… У меня была последняя постоянная Саба за месяц до тебя, а после я вызывал их из того…агентства… Суть не в этом, Анастейша… Дело в том, что мне нравиться пороть и трахать девушек, похожих на мою биологическую мать. Я ненавижу ее даже за то, что она родила меня и позволила так жить!
— Не говори так, Кристиан! Я понимаю, что твоя жизнь была кошмаром до Греев, но ведь тогда мы бы не встретились! — Ана взяла мое лицо в свои ладони и смотрела прямо мне в глаза. — Ты самый сильный человек из всех, кого я знаю, Кристиан! И безусловно, ты не заслужил такого обращения к себе будучи в детском возрасте! Но подумай о том, что мы имеем сейчас! Мы есть друг у друга! Я не позволю тебе думать, что ты слабый или беспомощный, потому что это не так! Только то, что ты решил, наконец-то, рассказать мне про свою жизнь, вспоминая на ходу все эти ужасы — делает тебя невероятно сильным и мужественным! Я люблю тебя, Кристиан!
— J’ai perdu tout le temps que j’ai passé sans aimer toi! — выпалил я на французском, сам того не ожидая. Вот что она со мной делает! Заставляет говорить на самом красивом языке в мире, на языке любви!
— Что? Как это переводится? — улыбнулась она. Но я впился в ее губы поцелуем, нежным, любящим и таким родным, теплым и самым лучшим во всем мире.
— Я потерял все то время, что провел без любви к тебе, — перевел я вышесказанную реплику на французском. — Только одному Господу известно, насколько сильно я тебя люблю, я обожаю тебя! Ты изменила мою жизнь к лучшему… Я помню ты так рвалась не только узнать хоть что-то обо мне, но и кое-что сделать… — она нахмурилась. Я медленно расстегнул каждую пуговицу своей белой рубашки со свадьбы, обнажая свою грудь.
— Боже, твои ожоги! — она открыла рот в удивлении, небесного цвета глаза вновь наполнились слезами. — Кристиан, я не могу, я не хочу делать тебе больно! Не теперь, когда я знаю в чем причина!
— Послушай меня, Анастейша, я этого хочу! Я хочу, чтобы ты прикоснулась ко мне: своей рукой, своей любовью, своим сердцем прикоснулась к моему и помогла мне забыть тот ужас, отпечатанный в моем подсознании.
— Ты точно уверен, что будешь в порядке? — она недоверчиво смотрела на меня, дрожала и мяла свои тоненькие пальчики на руках. — Тебе и так доставили много боли, я не хочу быть тем, кто тоже сделает тебе больно… Пожалуйста!
— Все будет хорошо, обещаю. Но мне нужна твоя помощь! Хотя бы попробуем, я не уверен, что смогу долго с первого раза, но начинать ведь когда-нибудь надо! — я снял с себя рубашку полностью, чтобы ничего не мешало. — Дай мне руку, малышка…
Она вложила мне руку в мою, мы сжали друг друга. Анастейша часто дышала, глубоко вдыхая и выдыхая, я и сам боюсь до чертиков. Волнение и страх собираются в животе, завязываются в тугой узел. Я должен! Держись, Грей, ты должен сделать это ради нее, я должен и хочу стать нормальным мужем, которого она заслуживает. Кровь бушует в венах, стучит в висках, я не могу… Нет, я могу! Могу! Я медленно прикладываю руку Аны на свою грудь. Я начинаю задыхаться, под ладонью жжет так, будто меня вновь касается горящая сигарета. Терпи, Кристиан, терпи!