Когда ранним утром Таш Френч вышла из ванной комнаты, ей прямо на голову шлепнулась сосулька.

– Красота! Ну просто замечательно.

Таш выскользнула из холодной ванной и поспешила нырнуть обратно в постель под теплое одеяло, где, разметавшись, сладко спал Найл. Краем глаза она заметила большого белого индюка, таращившегося на нее сквозь дверцу для кошек: окна на первом этаже покрылись инеем, так что ему пришлось втиснуть свою толстую пернатую тушку в покосившуюся кошачью дверцу, чтобы заглянуть в дом.

– Видать, откормили к Рождеству, – пробормотала Таш себе под нос, плотнее прижимаясь озябшим телом к теплому Найлу и целуя его в загорелый нос. Длинные загнутые ресницы спящего задрожали, и он что-то тихо проворчал.

Сегодня Рождество. Таш до конца поняла это спустя час, перестав беспорядочно грезить об омеле, брюссельской капусте и последнем праздничном хите Клиффа Ричарда.

– Найл! – Таш подскочила на постели так резко, что голова пошла кругом, и она снова рухнула на подушку, потирая задергавшуюся бровь.

– М-м-м?

– Ты помнишь, что сегодня за день?

– Сегодня, дорогая… – Он прижался к ней небритой щекой и, не открывая сонных глаз, поцеловал в губы, – просто сегодня.

– А это «сегодня» не имеет ли связи с некоторой знаменательной церковной датой?

– Какой? Может, намекнешь?.. – Он снова проваливался в сон, прижимаясь колючим подбородком к нежному изгибу над плечом Таш.

– Если я скажу, что вчера был Сочельник, ты поймешь намек? – Таш откатилась на противоположный конец кровати.

– Ага! – Найл спрятал голову под подушку. В комнате было холодно, и он покрылся гусиной кожей.

– И моя мать, отчим и Мэтти с его неуправляемой семейкой сегодня приедут к ланчу.

– Ну и чудесно, – раздалось из-под подушки. – А кстати, который час?

– Десять утра. – Таш покосилась на прикроватную тумбочку, где между двумя грязными кружками стояли часы.

– Превосходно. – Найл откинул подушку и потерся колючей щекой об ее плечо. – У нас осталось еще немного времени, чтобы побыть наедине.

– Найл, я заледенела.

– В таком случае, – он принялся целовать ее грудь, опускаясь все ниже и ниже, – позволь мне объяснить тебе, что именно у ирландцев называется центральным отоплением.

После очень приятного, медленного и ласкового разъяснения Найл прижался губами к влажному животу Таш, а она потянулась за часами.

– Между прочим, снаружи сидит какой-то уродливый белый индюк, – сказала девушка и вздрогнула, посмотрев на часы.

– Кстати!.. Мы же выиграли его вчера на вечеринке в «Оливковой ветви», разве ты не помнишь?

– У меня провал памяти с того момента, как Марко Анджело в кухонном полотенце вместо юбки и в войлочной шляпе Джека Фортескью начал распевать «Девушку из Ипанемы».

– Ха, – Найл снова опустился на подушку. – Классная вечеринка была, что ни говори.

– Рада, что тебе она пришлась по душе. – Таш снова вздрогнула, вспомнив, как они возвращались обратно в сопровождении местного бармена. Тот уговаривал всех принять участие в полуночной мессе, и вдруг появился Найл с белым индюком на руках. Это было похоже на галлюцинацию!

– И что теперь делать с призом? – спросила она слабым голосом.

– Ну, раз мы отмечаем сегодня рождение Спасителя, а твои прожорливые родственнички приезжают уже через час, самое правильное – зажарить птичку.

Найл поднялся и направился в ванную; красивые черные кудри падали на его заспанные глаза.

Таш топталась в коридоре, пока он принимал душ.

– Я не хочу, чтобы ты его убивал, – взмолилась она.

– Отлично. – Найл лениво усмехнулся, поцеловал ее в лоб и прошел на кухню. – Вообще-то я на это не способен. Я думал доверить это тебе. – Он повернулся к индюку, все еще торчавшему рядом с кошачьей дверцей: – Привет, дружище!

Красные глаза индюка слезились от холода, а небрежно болтающийся мясистый нарост напоминал шутовской колпак.

– Я тоже не собираюсь убивать его! – Таш торопливо следовала за Найлом.

– Ну, если нет, так и проблемы нет. – Найл обследовал уже несколько секций буфета на предмет наличия алкозельтцера и теперь рыскал в холодильнике в поисках минеральной воды. Баллон, однако, был полностью заморожен, и из горлышка вылилось лишь несколько жалких капель.

– Ладно. – Таш присела на ледяной стул. – Но я, в любом случае, купила уже начиненную замороженную жирную индюшку, и сейчас я ее благополучно приготовлю в микроволновой печи. – Она потянулась за сигаретами.

– Скажи мне, дорогая, – спросил Найл, отчаявшийся уже найти, чем запить таблетки, – а твоя супериндюшка, случайно, не саморазмораживающаяся?

– О, черт!

Таш с ужасом наблюдала, как Найл открыл морозильную камеру и извлек из нее несколько старых упаковок с пиццей, банку зеленого горошка, две пустые формы для льда, бутылку водки и индюшку, заледеневшую на века, как останки мамонта.

– Таш хорошо готовит? – спросил Паскаль, едва его взятый напрокат «мерседес» выехал на шоссе, вливаясь в поток машин, спешащих доставить пассажиров к месту празднования Рождества. Большой галльский нос Паскаля, казалось, уже вдыхал запах предстоящих восхитительных угощений.

– Думаю, да, дорогой, – рассеянно ответила его жена Александра, увлеченно сражаясь с непослушным скотчем, из-за которого ленты и открытки норовили приклеиться к ней самой, а не к коробкам с рождественскими подарками.

Заднее сиденье автомобиля делили: необыкновенно маленький, крайне непоседливый щенок, восьмилетняя дочь Полли, развитая не по годам, и очень старая и очень царственная бабушка. Полли была занята тем, что строила рожицы шокированным пассажирам соседних машин.

– Мама, скажи Полли, чтобы она вела себя прилично. – Александра пыталась отлепить скотч от коробки передач, в то время как Паскаль старался переключиться на другую скорость.

– Я не нахожу в ее поведении ничего предосудительного, дорогая, – возразила Этти Букингем, отворачиваясь и принимая непосредственное участие в забаве своей внучки. Изысканная шляпка сползала на ее царственный нос.

Тощий палевый щенок активно перемещался по всему сиденью и нещадно пачкал кашемировый свитер Паскаля, который Полли использовала как плед.

Мэтти Френч, пребывая в дурном расположении духа, менял колесо на своей «ауди», а его жена, стараясь не раздражать мужа, оперлась на багажник и притворялась, что изучает дорожную карту.

– Я думаю, мы где-то недалеко от Страуда, – с надеждой предположила она, в то время как мимо нее пролетел болт от колеса. – Или рядом с Бристолем. Сложно сказать, когда все вокруг белое.

– Черт те что! – прошипел Мэтти. Его пальцы посинели, пока он дергал упрямый рычаг. – Таш и Найл живут в Беркшире.

– О, мы его проезжали! – радостно сообщила Салли, сверившись с картой.

– Знаю, черт возьми, – процедил Мэтти.

Идиотская вышитая тюбетейка – подарок отца, который он чувствовал себя обязанным носить, – делала Мэтти похожим на социального работника, озабоченного поиском всеобщей гармонии.

– Папа сказал «черт»! – закричали два обрадованных малыша из кабины автомобиля.

– Целых два раза! – добавил старший, Том, который уже умел считать.

Третий ребенок Френчей, Линус, зашелся плачем, когда машина, дернувшись, подкинула его колыбельку. Самым заметным предметом в колыбельке был огромный чепчик, из которого личико малыша высовывалось, как из пасти крокодила.

Потеряв всякий интерес к карте, Салли в восторге оглядывала заиндевевшие живые изгороди, топорщившиеся, как панковский гребешок, обесцвеченный перекисью.

– Я мечтаю, – запела она, фальшивя, – о…