На Енисее удивил городок Енисейск. Наш пароход стоял там час. Я походил по улочкам, застроенным деревянными домишками, и мне показадось, что я попал на карнавал. Вот идет кавказец в бурке и папахе, вот узбек или таджик в халате и тюбетейке, вот дама на высоких каблуках и в модной шляпке... Это еще 34-й, а не 37-й, а Енисейск уже полон ссыльных со всех концов нашей необъятной Родины...
Вернувшись в Иркутск, я неожиданно и решительно оборвал банковскую карьеру. Никому ничего не сообщив, в один осенний день не вышел на работу, сложил вещи, купил билет на поезд Иркутск - Москва и уехал. Так легкомысленно и правильно поступить можно только в двадцать лет. Из Москвы в Ленинград, чтобы впервые убедиться в роковом женском непостоянстве и поведать о нем миру в соответствующих стихах. Довольно часто именно так начинают "жить стихом".
МОЛОДОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ
1935 год. Мои стихи впервые напечатал ленинградский журнал "Литературный современник". Два стихотворения, написанные о разном и в разных размерах, ошибочно напечатаны как одно. Трагедия. Вместо ликования отчаяние. Готов рвать нa ceбe волосы. Но удивительное дело: меня поздравляют с публикацией, хвалят напечатанное... и никто не заметил случившегося! Посчитали, что так и надо. Я получаю первый урок: не только зритель, но и читающая публика подчас дура...
"Звезда" напечатала мое стихотворение "Ростов". Тогдашний редактор "Звезды" Н. С. Тихонов говорит мне добрые слова про это стихотворение. "Я знал, что оно вам понравится!" - нахально отвечаю я Тихонову. Он несколько ошеломлен моей самоуверенностью. Но это не самоуверенность и - уж тем более - не наглость. Это от смущения.
С Тихоновым довелось познакомиться поближе годом спустя. Я работал в редакции "Звезды" секретарем редакции. Впрочем, я был скорее техниче-ским секретарем, исполняя даже курьерские обязанности.
В редакции Н. С. появлялся редко, предпочитал поддерживать связь по телефону.
Был он тогда в зените своей славы, подлинной, а не официальной. Его "Орда" и "Брага" еще не ушли в историю литературы, а жили жизнью живых стихов. Был Н. C. худощав (этому трудно сейчас поверить), красив какой-то прибалтийской красотой. Любил и умел рассказывать в домашнем кругу и витийствовать с трибуны. У него было несколько обидное, на мой тогдашний взгляд, прозвище: "холодный ангел". Позже в холодности этого ангела пришлось убедиться мне самому.
Как-то в редакционной почте я обнаружил самодельный конверт, из которого достал тощую тетрадь стихов, не очень умело напечатанныx на плохой машинке, впритык одно к одному. Тетрадь была тоже самодельная, кое-как сброшюрованная, в розоватой обложке. Это были стихи Мандельштама, присланные из Воронежа, где он уже отбывал ссылку.10 Стихи, известные сего-дня всякому, кто любит поэзию. Я один сидел в редакции и один из первых читал эти стихи. Потом позвонил Tихонову:
- Николай Семенович! - закричал я в трубку. - Мандельштам прислал нам удивительные стихи! Из Bopoнeжа!
Н. С. охладил мой пыл. Мое сообщение его нисколько не взволновало.
- Хopoшo-хорошо, - сказал он и стал интересоваться чем-то совершенно другим. Я был ошарашен.
Драгоценной тетрадкой он так и не заинтересовался. А я, что-то почувствовав, больше не напоминал ему о ней. А когда прошло время, я забрал тетрадку Мандельштама из редакции домой. Я уже понимал, что напоминать о ней просто бестактно. Она и сейчас у меня, и я иной раз перелистываю ее уже ветхие страницы, перечитываю стихи, отпечатанные более сорока лет назад самим Мандельштамом или Надеждой Яковлевной.
Вo время войны я несколько раз, приезжая с фронта в Ленинград, встречал Тихонова, служившего при Политуправлении фронта в звании полковника, но в ранге, если можно так выразиться, генерал-поэта.
Как-то вскоре послe войны я встретил Н. С. в Москве, во дворе Союза писателей на улице Воровского. Это был уже вполне заматеревший литературный бонза. "Володя Лифшиц, - полувопросительно-полуутвердительно сказал он. - А мне говорили, что вас закололи ножами финны..." Особой радости по поводу того, что этого не произошло, в его голосе не слышалось. Так же, впрочем, как и огорчения. "Холодный ангел", - пронеслось у меня в голове.
1938-39 гг. Где-то в это время при газете "Смена" возникло в Ленинграде "Молодое объединение" поэтов. Было оно не очень многочисленным. В объединении я впервые познакомился с Вадимом Шефнером,11 Анатолием Чивилихиным,12 Алексеем Лебедевым,13 Глебом Чайкиным,14 Михаилом Троицким15 и руководителем объединения - нашим общим в то время кумиром, великолепным Александром Ильичем Гитовичем.16 По сравнению с нами, совсем зелеными, только-только начинающими печататься поэтами (кроме Михаила Троицкого - тот был постарше самого Гитовича), Александр Ильич имел довольно широкую известность. Автор сборников "Мы входим в Пишпек" и "Артполк", он воспевал мужество и героизм красноармейцев и красных комиссаров - участников Гражданской войны и борьбы с басмачеством, а в мирное время - пограничников, бдительно и самоотверженно защищавших рубежи Родины. Было в стихах Гитовича почти неприкрытое "киплингианство", но только на советский лад. Это была, как нам тогда пpeдставлялось, речь "настоящего мужчины", весьма нам всем импонировавшая. Не ошибусь, если назову наше общее отношение к Гитовичу влюбленностью. Восхищала не только его поэзия, но и весь его спортивный облик, полемический задор, эрудиция. Он по праву был нашим лидером... Правда, когда я сейчас вспоминаю о литературных наших "боях", я вижу, что поводы для яростных схваток с Ал. Прокофьевым17 и его оруженосцем Николаем Брауном18 были в большинстве случаев надуманными. Мы, к примеру, любили Баратынского и Тютчева, а Прокофьев, как нам казалось, их недооценивал. Сегодня не думаю, чтобы это было так на самом деле. Навряд ли Александр Андреевич Прокофьев мог ратовать, как мы утверждали, за расхлябанный, недисциплинированный стих. А он, со своей стороны, усматривал в наших полемических наскоках недостаточное уважение к его собственному творчеству и часто бывал несправедлив в оценках наших сочинений. Сейчас вижу, что нас увлекал сам процесс литературной борьбы, где с обеих сторон бралась нередко на вооружение демагогия...