Взяли Смоленск! Глинский ждал, что ему город великий князь отдаст. Где там! И не подумал. Над честолюбием князя при послах иноземных издеваться начал. Вот тут Глинский и нашел путь к польскому королю. Доведался, что ждет его прием самый что ни на есть радушный. Уговорились, что литовское войско подойдет к Днепру близ Орши, где Глинский к нему и сбежит.

Все уладили. Одно забыли — на одного изменника да предателя другой непременно найдется. Слуга Глинского выдал господина русскому воеводе. Оглянуться князь не успел, как при Московском дворе оказался. А там уж и литовские послы, и Герберштейн — посол Максимилиана Первого.

Прием кончился, Герберштейн великому князю один на один грамоту своего императора передал. Очень Максимилиан за Глинского просил, на заслуги его ссылался, на то, что воспитан при Венском дворе и Венский двор особой милостью со стороны Московского князя почтет, если Василий Иванович жизнь ему сохранит и гнев на милость сменит.

Согласился Василий Иванович смилостивиться, только причину иную объявил — что князь Михаил Львович вновь в православие перешел, от веры католической отрекся. А от темницы не отказался: без малого девять лет Глинского в ней продержал. В те поры брат Михаила Львовича, Василий Львович, с дочерью Еленой в Медыни жил, что ему великий князь Московский еще в 1508 году определил.

Хитер был Глинский, Василий Иванович еще хитрее. Словно в сундуке под замком продержал князя Михаила до нужного часа, а там и решил на племяннице его медынской жениться. При живой жене. При том что отказал ему митрополит в благословении на развод и монастырское заточение великой княгини Соломонии. При том, что была Соломония тяжелой от великого князя, как в Москве толковали со слов теремных боярынь да ключниц.

И все ради семьи узников? Разоренных и беспомощных? Это уж позже слухи пойдут — не устоял великий князь перед красотой медынской княжны, перед юностью ее — с великой княгиней Соломонией как-никак двадцать лет прожил.

Позже — потому что современники знали: негде было Василию Ивановичу девицу увидеть. Ни родные, ни близкие ее в Москве не жили, а в калужских краях ему самому бывать не доводилось — у Глинского Василия тем более гостевать.

А ведь Соломонию сам выбирал. Матушка ему иной брак готовила. Сама племянница последнего византийского императора так о сыне думала под брачным венцом с принцессой иностранной. Василий уперся при ее жизни, а после кончины и вовсе на своем стал. Отец, великий князь Иван Васильевич Третий, после ухода супруги любимой ни на что смотреть не хотел. Василий не настаивал — подобно матери, часа своего дожидался. В мыслях держал с московским дворянством породниться. Знатного рода не искал. Напротив — лишь бы родни много имели, лишь бы в ладу со многими жили.

Печатник государев поддерживать молодого князя стал — тот ему о дочке его намекнул. Понять можно было, оглянуться не успеешь — великокняжеским тестем станешь. Не успел. Обманул и здесь молодой Василий Иванович — Сабуровых предпочел. Лишь бы его чужим да заезжим считать перестали. Не принимала Москва его матушки, многих ее злодейств и хитростей простить не могла. Сын мириться решил.

Не просчитался Василий Иванович. Всем сабуровская дочка взяла — и статью, и умом. Воли не брала, но и себя не забывала — умела на своем постоять. Душа в душу жили, казалось.

И расставался с супругой не просто. Поначалу решил заточить княгиню в новопостроенный Новодевичий монастырь. Настоятельницу из суздальского монастыря вызвал, чтоб за строительством приглядела. Не иначе сказал, какую узницу ей доверить решил. Старалась изо всех сил.

Строительство денно и нощно шло, а Василий Иванович тем же временем, как ни в чем не бывало, с супругой по богомольям да охотам ездил. В любимой своей Александровой слободе побывал — для их супружеской радости когда-то ее и заложил.

Знала ли княгиня уготованную ей судьбу? Могла ли не знать? Или ушам своим не верила? Ведь с кем только великий князь совета ни держал, сколько бояр да князей церковных с ним спорило, не соглашалось! А у Василия Ивановича на все один сказ: бесплодна. Бесплодна княгиня. Надобно о наследнике престола позаботиться. На том и сторонники его стояли: отрешить бесплодную княгиню от супруга.

Разговоры пошли, что понесла Соломония: от отчаяния чего не бывает! А великий князь еще сильнее заторопился. Слышать о беременности не захотел, бабок да докториц никаких к жене пускать не велел.

Иноземные послы иначе все разочли. При Венском дворе толковали: хотел Московский князь с польским королем расчесться. Пока была сестра Василия III замужем за великим Литовским князем Александром Казимировичем — забот не было, хоть и настоящей дружбы не получалось. Не соглашалась княгиня Елена Ивановна от православия отрекаться.

Смерть Александра была на руку Глинским: половина литовских земель им принадлежала. Свою волю всем навязывать могли. Вот потому, кто из знати католической веры держался, Сигизмунда предпочли. Теперь же с Глинскими мог Московский великий князь соединить Северо-Восточную Русь с западнорусскими землями. Семейственный союз всегда прочнее считался, хоть на деле оно по-разному выходило.

Да и за наследие ханов Золотой Орды Московский великий князь мог начинать бороться — вели Глинские свой род от чингизида Ахмата. С Империей переговоры вести: Вена о Михаиле Юрьевиче хлопотать не переставала, судьбой его сродственников беспокоилась.

Куда ни кинь, союз с Глинскими выгодным для Москвы рисовался. А великая княгиня Соломония — ну, покричала, добром постригаться не согласилась, в соборе Рождественского монастыря московского по полу каталась, куколь с себя срывала, в великом обмане супруга обвиняла. Великого князя при том не было. Доверенные бояре одни справились. Понадобилось, так и плетью разок-другой ослушницу огрели, волоком по плитам каменным протащили. Все едино — обряд совершили. Дальше — в возок да в Суздаль, в Покровский девичий монастырь. Побоялся великий князь бунтовщицу в столице, даже в Новодевичьей обители оставлять. Не столько ее самой побоялся, сколько сродственников. Хотя время показало: никто за отрешенную великую княгиню не подумал вступиться. Даже родной брат, давший против сестры самые тяжелые показания — обвинивший Соломонию в колдовстве, которым якобы хотела она удержать любовь князя и разрешить свое бесплодие. С перепугу Иван Юрьевич Сабуров и собственную супругу — «женку Настасью» приплел, благо невыгодно было великому князю такому делу ход давать.

Иные летописцы утверждали, что было дело не в болезни — возжелала сама великая княгиня от мирской суеты удалиться, возжаждала монашеской жизни. Да о летописцах какой разговор! Им бы жалованье свое отслужить, власть имущим угодить, сильных не огорчить.

Все знала медынская княжна. Как другую ради нее судьбы лишили. Как изворачивался царственный жених, от былой своей княгини освобождаясь. Как ни перед церковными, ни перед людскими угрозами не отступал.

Бояться бы должна — не боялась. И что сыновей родит, не сомневалась. Иной раз перед ее нравом родные дядья отступали. Лишь бы великой княгиней стать! Лишь бы в кремлевские терема полновластной хозяйкой войти!

Разом хотелось расправиться Василию Ивановичу со всеми недругами придворными. Отсюда затеял в год свадьбы с Еленой Васильевной страшное дело против Максима Грека, Ивана Никитича Берсеня Беклемишева да и родни бывшей княгини, кстати.

О Берсене Беклемишеве Москва не случайно память в веках сохранила — и в башне кремлевской, и в набережной. Не знало Московское княжество при Иване Васильевиче Третьем лучшего дипломата и переговорщика. Состоял он приставом при германском после Делаторе, который от лица императора Максимилиана приезжал искать союза с Москвой против поляков и просить руки великокняжеской дочери.