Бледный Маврикий едва выговорил:

— Неужели Илья там?

— Нет. Успокойся. Он на свободе. У них коротки руки…

Эти слова Соней были сказаны слишком громко, Маврик, оглядевшись по сторонам, предупредил:

— Так и ты окажешься в камерах.

— А я приготовилась к этому перед встречей с тобой.

— Как ты можешь так. Соня?

— Но ведь ты же… — тут она снова посмотрела на повязку ОВС. — Я не имею права быть наивной. Ну да, впрочем, этот разговор ни к чему. Скажи, что бы ты ответил, если бы с тобой захотели повидаться два твоих друга, с которыми тебя связывает клятва на деревянных мечах?

— Я бы встретился с ними. А они хотят этого?

— Да, они просят тебя.

— Когда?

— Сейчас. И только сейчас, никуда не заходя и ни с кем не встречаясь, — предупредила Соня. — Так мне было сказано.

— Они боятся, что я все-таки могу их…

— Не боятся, Мавруша, но всякий скрывающийся в лесу не доверяет и кусту. Идем же…

— Идем…

Они направились к лесу.

Лес от конца Замильвья не далее полуверсты. В крапиве за последним огородом Соней были спрятаны две большие корзины.

— Это твоя, это моя. Мы идем за грибами, Мавруша. За грибами, — с сердечной назидательностью сказала она, припомнив пословицу: — Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами.

Осень нынче не торопила первые заморозки, в лесу стоял густой грибной аромат. Пахло коренными мильвенскими грибами — груздями. Грузди там и сям выглядывали из-под земли. Пришлось набрать их, чтобы не идти с пустыми корзинками. Фронт хотя и далеко, верст тридцать отсюда, а разъезды рыскают и по этим близким к Мильве лесам.

Пройдя версты полторы-две по лесу, Сонечка вдруг сказала шепотом:

— Я верю тебе, Мавруша… Но я теперь не я, а они. Поклянись, что ты не изменишь своему слову.

— Клянусь! Я клянусь, Сонечка! — громко сказал Маврик и поднял руку.

— Нет, мой маленький потерянный жених, ты поклянись, как в детстве. Тут нет меча, но есть кинжал, похожий на меч.

Сонечка вынула откуда-то из-за подкладки своего жакетика нож, похожий на уменьшенный морской кортик. Она, держа его за лезвие, протянула Маврику рукоять, чтобы он положил на нее руку. И Маврик, сделав это, стал произносить все еще не забытые забавные слова детской присяги на мече:

— «Меч, меч, тебе голову сечь тому, кто клятву нарушит, на море, на суше, на земле, и под землей, на воде, и под водой, и всюду, и везде, даже во сне».

— Теперь целуй, — потребовала Соня, — как тогда.

Маврикий, ничуть не стесняясь мальчишечьего ритуала, поцеловал уменьшенный кортик, а потом Соню.

— Это тоже клятва.

— Да. И самая главная.

Затем они спустились в густые заросли оврага, и вскоре Соня трижды просвистела по-снегириному. Все мильвенские мальчишки и девчонки умеют подражать свисту зимующей здесь птицы. Послышался ответный свист, и сразу же появились Ильюша и Санчик. Они молча поздоровались с Мавриком, протянув ему руки. Илья начал первым:

— Поговорим.

— Поговорим, — ответил Маврик.

— Сядем. Тут сухо. Соня, не уходи, — попросил Санчик. — От тебя нам скрывать нечего.

— Мавр, я не хочу спрашивать тебя, что случилось с тобой. Я не хочу выяснять то, чего нельзя выяснить просто так, на ходу, — сказал Ильюша.

— Да, Иль, лучше не говорить об этом, потому что я и сам себе теперь не могу ответить на очень многое.

— На этом и закроем первый вопрос, — повторил Илья знакомое выражение Терентия Николаевича Лосева и утеплил этим начавшийся разговор. — Ты, конечно, знаешь, во что превратили гимназию, где мы учились, место, на котором стоял дом твоего деда, в котором ты родился. Ты знаешь, что там сидят люди, которых мы все любили, любим и не можем разлюбить.

Ильюша принялся перечислять. Маврикий слышал известные имена сидевших там и молчал. Когда же Ильюшей были названы имена Елены Емельяновны Тихомировой, Варвары Емельяновны Матушкиной, Женечки Денисовой, ныне Кулеминой, жены Павла Кулемина, учителя рисования Аркадия Викентьевича Грачева — Маврикию стало душно.

— Остановись, Иль, — сказал он. — Я не знал этого.

— Ты многого не знаешь, Мавр, — сказал Санчик, — но скоро узнаешь.

Дав отдышаться Толлину, Илья принялся называть новые знакомые имена.

— Каждому из них мы чем-то обязаны, Мавр. И ни одного из них, Мавр, мы не можем назвать плохим человеком. И ты не можешь не желать им добра, какие бы политические убеждения ни были у тебя теперь.

— Да, Иль, да… Я никого из них не могу назвать плохим, какие бы политические убеждения ни были у них. Я за свободу политических убеждений. Я против, когда преследуют за то, что человек иначе думает. И если бы я мог что-то сделать для них, я бы… Я бы, наверно, ни перед чем не остановился. И ты бы. Иль, и ты бы, Санчик, и ты, Соня, увидели бы, что я никому не хочу зла…

— Мы верим этому. Мы знаем тебя. Мавр, — за всех сказал Ильюша Киршбаум. — Но можно ли не хотеть зла тем, кто приносит зло, кто живет и дышит этим злом. Можно ли?

— Нет. Зло не прощается никому. Зло за зло.

— Если б ты это понял не на одну минуту, — сказал Санчик, — а хотя бы неделю был убежден в этом. Тогда бы тебя благодарили многие…

— За что?

Санчик не ответил, зато Иль уклончиво сказал:

— Человек может сделать все.

— Всякий ли? — опустив голову, спросил Маврик.

— Всякий. И даже такой, которому не под силу стрелять из винтовки, может оказаться сильнее и больше многих пустоголовых силачей. Мускулы — превосходство быка, но не человека, — повторил Ильюша любимое Мавриком изречение.

— Тогда говорите, что вы хотите? Зачем-то Сонечка же привела меня сюда к вам.

— Мы хотим от тебя гораздо меньше, чем ты можешь сделать, умный и добрый человек.

— А что же? Говорите! Я не умею ждать…

— Тогда скажи нам так же прямо, как ты говорил когда-то. Скажи, хотел ли бы ты, чтобы все эти хорошие люди, просто хорошие люди, были на свободе? Ведь ты же сказал, что среди них нет плохих.

— Как я могу не хотеть, чтобы они были на свободе?!

— Тогда освободи!

— Мне не до шуток, Иль!

— А я и не шучу. Ни один человек в Мильве… Ни один человек не может спасти их. Только ты.

— Это правда?!

— Правда. Только ты… И это не так трудно, если не торопиться…

— Клянусь, сделаю, что могу!

— Тогда слушай. Мавр… Но помни, что ты клялся, и знай, что ждет тебя за предательство, хотя бы и вынужденное.

Теперь они вчетвером уселись в тесный кружок, и Киршбаум неторопливо и негромко стал излагать план освобождения арестованных из камер. Маврик, как никогда, терпеливо и внимательно выслушал все, не перебивая Илью. А когда он кончил, Толлин сказал:

— Это мне кажется не таким трудным, только кто предупредит их?

— Мавр! Пусть каждый заботится о своем. Соня наш связной. И всякий наш связной, кто скажет тебе условное слово «Аппендикс».

— «Аппендикс»? Зачем же такое гадкое слово?

— Ты его никогда не забудешь. До свидания. Мавр. Вы вернетесь в Мильву с полными корзинами. Санчик, где грибы?

Иль и Маврик наполнили отборными груздями корзины. Маврик, теряя только что внушенную Ильюшей власть над собой, торопился в Мильву, как будто он придет и по мановению волшебной палочки арестованные окажутся на свободе.