(Пьет и поет: Молодой чернец постригся.)
Куда ведет эта дорога?
В Литву, мой кормилец, к Луёвым горам.
А далече ли до Луёвых гор?
Недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские да сторожевые приставы.
Как, заставы! что это значит?
Кто-то бежал из Москвы, а велено всех задерживать да осматривать.
Вот тебе, бабушка, Юрьев день.
Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а нужна молодка, дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим.
Складно сказано, отец Варлаам…
Да кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы?
А Господь его ведает, вор ли, разбойник – только здесь и добрым людям нынче прохода нет – а что из того будет? ничего; ни лысого беса не поймают: будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти влево да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий мальчишка доведет до Луёвых гор. От этих приставов только и толку, что притесняют прохожих да обирают нас бедных.
Слышен шум.
Что там еще? ах, вот они, проклятые! дозором идут.
Хозяйка! нет ли в избе другого угла?
Нету, родимый. Рада бы сама спрятаться. Только слава, что дозором ходят, а подавай им и вина, и хлеба, и неведомо чего – чтоб им издохнуть, окаянным! чтоб им…
Здорово, хозяйка!
Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим.
Ба! да здесь попойка идет: будет чем поживиться. (Монахам.) Вы что за люди?
Мы Божии старцы, иноки смиренные, ходим по селениям да собираем милостыню христианскую на монастырь.
А ты?
Наш товарищ…
Мирянин из пригорода; проводил старцев до рубежа, отселе иду восвояси.
Так ты раздумал…
Молчи.
Хозяйка, выставь-ка еще вина – а мы здесь со старцами попьем да побеседуем.
Парень-то, кажется, гол, с него взять нечего; зато старцы…
Молчи, сейчас до них доберемся. – Что, отцы мои? каково промышляете?
Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало Богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдет неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться; что делать? с горя и остальное пропьешь; беда да и только. – Ох плохо, знать, пришли наши последние времена…
Господь помилуй и спаси!
Алеха! при тебе ли царский указ?
При мне.
Подай-ка сюда.
Что ты на меня так пристально смотришь?
А вот что: из Москвы бежал некоторый злой еретик, Гришка Отрепьев, слыхал ли ты это?
Не слыхал.
Не слыхал? ладно. А того беглого еретика царь приказал изловить и повесить. Знаешь ли ты это?
Не знаю.
Умеешь ли ты читать?
Смолоду знал, да разучился.
А ты?
Не умудрил Господь.
Так вот тебе царский указ.
На что мне его?
Мне сдается, что этот беглый еретик, вор, мошенник – ты.
Я! помилуй! что ты?
Постой! держи двери. Вот мы сейчас и справимся.
Ах, они окаянные мучители! и старца-то в покое не оставят!
Кто здесь грамотный?
Я грамотный.
Вот на! А у кого же ты научился?
У нашего пономаря.
Читай же вслух.
«Чудова монастыря недостойный чернец Григорий, из роду Отрепьевых, впал в ересь и дерзнул, наученный диаволом, возмущать святую братию всякими соблазнами и беззакониями. А по справкам оказалось, отбежал он, окаянный Гришка, к границе литовской…»
Как же не ты?
«И царь повелел изловить его…»
И повесить.
Тут не сказано повесить.
Врешь: не всяко слово в строку пишется. Читай: изловить и повесить.
«И повесить. А лет ему вору Гришке от роду… (смотря на Варлаама) за 50. А росту он среднего, лоб имеет плешивый, бороду седую, брюхо толстое…»
Ребята! здесь Гришка! держите, вяжите его! Вот уж не думал, не гадал.
Отстаньте, сукины дети! что я за Гришка? – как! 50 лет, борода седая, брюхо толстое! нет, брат! молод еще надо мною шутки шутить. Я давно не читывал и худо разбираю, а тут уж разберу, как дело до петли доходит. (Читает по складам.) «А лет е-му от-ро-ду… 20». – Что, брат? где тут 50? видишь? 20.