Ну и т. п.

А тебе чего бы хотелось? Не тебя ль элегантно пришпилил классик: “...он принадлежал к тому типу людей, кои, скажем, воображая себе Индию, видят не багрового от жары английского чиновника, а непременно факира”. (Вроде бы так.)

То есть, проще говоря, ты хочешь, чтоб тебе тут Изида с Озирисом чай да сахар подавали. Так, что ли? Ну, так... Но их нет даже в Египте — не чая с сахаром, в смысле, — Озириса и Изиды там нет... А может, и не было... Дело не в них! Но Боже мой, почему сие человеческое жилище не имеет ни одного, ни единого отпечатка человечьей души? Почему? Ну, пусть эти отпечатки были бы проявлены через постыдное тело (а через что же еще?), пусть это были бы самые побочные, самые что ни на есть окольные проявления души, выказанные через очевидные физиологизмы, пусть это были бы следы застарелой мочи, спермы, еды, бурой высохшей крови, блевоты, “синих пятен вина”, кала — чего там еще входит-выходит из человека? — но только не то, что показывают мне сейчас, не это удушающее ничто, как будто люди здесь сроду не ели, не пили, не мотали друг другу нервов, не умирали, не слепли в тоске, будто они не бывали сбитыми с толку минутным восторгом, не рожали, не чахли от жалости и отчаянья... Да мало ли еще чего “не”...

Электрическая плита. Стиральная машина. Койка для сна. Телевизор, конечно. Даже антенна-тарелка торчит на балконе. Убранство покоев: всенепременный, справляющий скромную нужду купидон — гипсовая дрянь на дээспэшных дверях ватерклозета; на всех плоскостях — то ли всепроникающие, то ли и впрямь директивные сердечки (I LOVE YOU) — абсолютная копия свиных или бабьих задов в сакральной позиции совокупления, две-три рамочки с рынка, — конечно же медные, кружевами обрамляющие бесплатные календари, а также суррогаты рекламной нечисти и квазикартинки с помойки, — о, как страшно, если это и будет последним, что видит умирающий человек! (А если это постоянно видит живущий?..)

“Я сейчас собираться брать мой душ”.

Что?.. как?.. зачем?..

“Я брать мой душ каждый день. Дон’т би эфрейд! Я делать быстрый”. — Он стоит перед ней в майке и трусах. И когда успел? О, это не будоражащая обнаженность любовника — скорее идиллически-безбурная, словно бы узаконенная уютность и беззастенчивость мирных семейных уз. Кажется, он сейчас зевнет и доверительно пукнет. Голубоватая майка застирана, с прорехой в подмышке. Трусы — красные, неожиданно маленькие, бесстыдно обнажают бабий живот, по-женски просторные (“ориентальные”) ляжки. Странный эффект: плоть везде покрыта потными колечками темных волос (дающих на груди густой и ровный, в меру длинный мех), а кожа при этом выглядит все равно очень белой и очень гладкой, омерзительно голой и беззащитной, как у моллюска. Вот они, прямоходящие шесть метров кишечного шланга, обернутого типовым комплектом слизистых оболочек, вялых мышц, слоями желтого сала, — и на все это плотно натянут кожух влажного эпидермиса с его потовыми железами и жировыми протоками. Бежать...

Дверь в ванную наконец закрывается. Женщина сидит, какое-то время тупо глядя на бугры развороченной койки. Синтетический спальный мешок со сломанной молнией... Одноразовые наволочки... Глянцевые, отдающие какой-то химической кислятиной небеса иллюстрированного журнала... Белые трусы с прилипшими лобковыми волосами...

Встает и крадучись идет к выходу. За дверью с купидоном громко и неровно слышны всплески ручного душа. Выбежать, успеть на свой поезд, нажать в мозгу кнопку “delete”...

Некоторое время мы видим женщину со спины... Она стоит в коридоре, у двери на улицу, низко опустив голову... Может быть, слушая шум собственного кровотока... Здесь очень ясны звуки уличного движения, душа и кухни, но женщина застыла словно бы в зоне собственной тишины... Поворачивается и тихо идет назад.

Садится в кресло перед телевизором. Губы и зубы сжаты. Берет панель дистанционного управления.

Так.

Убийство религиозного лидера в Индонезии. Демонстрация. Полицейские избивают китайских студентов. Археологическое открытие в Монголии. Корея: биржевой кризис. Наводнение века в Польше, жертвы среди скота и населения. Ближний Восток: булыжники, крики, оперативные полицейские. Люди в пейсах. Молитвы. Коррида. Военный переворот. Футбол. Португальская дикторша. Комментатор из Швеции. Снова Монголия: реформа высшего образования. Где же Россия?.. Фьорды Норвегии. Прага. Париж...

В кухне раздается стук сковородки. Ножа. Крупная дробь картофелин по дну раковины. Вообще комплексные звуки приготовления человечьего корма.

Женщина морщится, настраивает телевизор громче.

“Чего ты там делаешь?!” — кричит.

“Ай эм кукинг фор ю!.. Э найс диннер!..”

“Почему нет России?!” — кричит.

“Йес, ай эм кукинг!..”

“Почему он не ловит Россию, я спрашиваю!!”

“Сорри?..”

Какие-то люди с какими-то лозунгами. Люди стреляют. Люди прячутся от стрельбы.

Крупный план: мать голосит над убитым ребенком. Политик с безукоризненной линией пробора. Примадонна с бантом, под фонограмму, завывает: для кандидата в президенты. Банкет. Выборы. Взрывы. Бритоголовые. Железнодорожная катастрофа. Похороны. Реклама мыла.

Где это происходит? Везде. Не все ли равно...

“Ин а фью минитс ит уил би реди! Вери тэйсти!”

“Что?..”

“Э диннер! Ю уил инджой!”

“Я не хочу есть. Совсем”.

“Уай? (Появляясь.) Ю тэйст, энд ю уил инджой, билив ми! Мы иметь время. Ты бы любила сейчас видеть мой альбом? Мой пикчерз? Мой фэмили?”

“Валяй”.

“Смотреть: это свадьба мой двоюродный брат. Это есть невеста. Ее зовут Шаганэ”.

“Как?..”

“Шаганэ. Это мать невеста. Это отец невеста. Это приемный сын сестра мать невеста. Это друг от ее брат. Это другой друг от ее другой брат. А это...”

“У тебя там на кухне, часом, ничего не обуглится?”

“Не обуглится? Уот из ит?”

“Не сгорит? Пойди посмотри...”

“Разве запах? Запах нет... Есть вкусный запах! Там все есть о’кей... Хе-хе... Иджипшен библ знает кукинг... А это дедушка от мой школьный друг...”

Вот он, Египет... Господи Боже мой... Эти чернявые, грубого мяса, оплывшие бабы в аляповатой синтетике... Крупный план: человечья самка, выглядывая из белого нейлонового кокона, вступает в период узаконенной яйцекладки... Ее девственность невольно девальвируется бременем дешевой и грубой косметики...

А ты-то, конечно, мечтаешь обонять лилии и бальзамические масла на брачном пиру Тутанхамона?

С меня, скажем честно, и Аменхотепа хватило бы.

И все-таки: за что мне эта комсомольская свадьба в рабочей столовке на окраине Сумгаита?

(Вставная глава)

Азербайджан.

“Азебарджан”, как это произносили дефективные, плебейского племени, кесари (словно габсбургскую губу, стойко друг у друга перенимавшие уродство дикции).

Азербайджан. Выцветший белесо-розовый флаг над куполом минарета... Жара. Нищета. Пестрота тряпок.

Старик в тени рассохшегося причала перебирает шиитские четки. Close up: паутина бородки колеблется бризом. Большой лоб цвета жженой умбры. Сухость бурых, кореньями, пальцев. Перстень с крупным смарагдом. Гладкие бочечки четок... Каждая с черную виноградину... Fade out...

Fade in: ежегодный ритуал. Национальные танцы на Главной Сцене столицы империи. Елейно-заздравные блеянья очередного Бюль-Бюль-оглы.

Средний план: конвейер. Работницы фабрики. Косы и зубы. Глянец значков. То, что угадывается под комбинезонами: затхлость тел, застарелость болезней.

Средний план: давка в пристанционном буфете. Тридцатилетние старухи с детьми и внуками. Расширяя границы оптики, в ноздри прет удушающий запах отработанных тел, злая, усугубленная зноем, гнилостная вонь выделений. Они плохо смываются тепловатой водой арыка. Мешки. Полосатые торбы. Узлы.

Арык: источник дизентерийного, а также холерного заражения города, ежедневно кишащий головами детей и свиней. Close up: зубочистка, золотая фикса и бриллиантовый перстень начальника краевого санэпиднадзора.