- Так завещано предками, сынами Океана… И еще велено, чтобы шит ни на один пирим больше не весил, чем предки завещали. В году один раз, на праздник Нетона, верховный жрец повесит щит на грудь, покажется людям, а они и радуются, ликуют,.. Ах, Великое Накопление! Ах, заветы предков!

- Чего ж тут радоваться?

- Велено-и радуются.- Тордул помолчал, потом вскинул на Горгия сердитый взгляд.- Чего ко мне привязался? У вас разве богам не поклоняются?

- Так-то - боги, дело понятное. А у вас…

Тордул заворочался, зашуршал соломой.

- Менять надо все в Тартессе,- с силой сказал он.- Законы менять. А первым делом - царя!

- Кого ж ты вместо Аргантония хочешь? - спросил Горгий без особого интереса.

Тордул огляделся. Час был поздний, все в пещере спали. Спал и Диомед, подложив под щеку кулак.

- Аргантоний - незаконный царь.- Тордул понизил голос.- Он заточил истинного царя… Томит его здесь, на рудниках, уже много лет…

Горгию вспомнилось, как Тордул бродит от костра к костру, заглядывая рабам в лица.

- Да ты что, знаешь его в лицо?

- Нет.- Тордул со вздохом откинулся на солому.- Знаю только - зовут его Эхиар. Дряхлый старик он… если только жив…

- Ну, а если даже и жив?- спросил Горгий.- Как ты его опознаешь?

- Есть одна примета,-ответил Тордул.

На Горгия напала зевота. Он улегся, прикрылся гиматием. огорченно подумал, что дыр в нем, гиматии, становится все больше и месяца через два будет нечем прикрыть наготу, а ведь скоро, говорят, начнутся зимние холода… Вспомнилась ему далекая Фокея, каменный дом купца Крития, где была у Горгия своя каморка, вспомнился хитрый мидянин-портной - этот самый гиматий расшил он по подолу меандром, расшил, верно, хорошо, но содрал, мошенник, по крайней мере лишних полмины. До сих пор обидно. Шутка ли - полмины! И Горгий стал прикидывать, чего и сколько можно было бы купить за эти деньги, но тут Тордул зашептал ему в ухо.

- Послушай, я не успокоюсь, пока не найду Эхиара или не узнаю точно, что его нет в живых. Хочешь ты мне помочь?

Только и забот у меня, что подыскивать для Тартесса нового царя, подумал Горгий.

- Чем я могу тебе помочь?

- У меня есть в городе верные люди. В то утро, когда мы штурмовали крепость, они были в море. А теперь вернулись. Я с ними переговариваюсь через одного возчика. Так что не все потеряно. Ты слышишь?

- У Павлидия целое войско, а сколько Людей у тебя? Три десятка?

- Ты слишком расчетлив, грек. Видно, тебя не привлекает свобода.

Горгий приподнялся на локте, смерил злым взглядом Тордула, этого наглого мальчишку.

- Убирайся отсюда… щенок!

Тордул вспыхнул. Но, против обыкновения, не полез драться. Твердые губы его разжались, он коротко рассмеялся - «гы-гы-гы» - будто костью подавился.

- Мне нравится твоя злость, грек. Так вот: давай соединим наши две злости. Помоги мне, и ты получишь свободу.

Быстрым шепотом он стал излагать Горгию свой план.

Судя по отметкам Горгия на стене пещеры, был конец пианепсиона. О приближении зимы говорили, и холодные ветры с гор, и парок от дыхания, и простуженный кашель в пещере.

Однажды промозглым утром, задолго до восхода солнца, двадцать девятую толпу гнали, как обычно, на завтрак. Только расположились вокруг котлов, зябко протягивая руки к огню, как заявился главный над стражей в сопровождении Тордула. Стал, уперев кулаки в бока, кинул Тордулу:

- Ну, которые?

Тордул молча указал на Горгия и Диомеда. Главный буркнул что-то старшему стражнику двадцать девятой, и тот велел грекам встать и следовать за главным.

- Чего еще? - заворчал Диомед.- Без еды не пойду.

Главный расправил конский хвост на гребне шлема, великодушно разрешил:

- Ладно, пусть сначала пожрут.

- Как же так, гремящий? - запротестовал старший.- Работать сегодня в двадцать девятой они не будут, стало быть, и харч им не положен.

- Ты что. собачий сын, лучше меня службу знаешь?

- Да нет…- Старший замялся, ковыряя землю острием копья.- Я только к тому, что работать-то они сегодня не будут… значит, и харч…

Главный не удостоил его ответом. Только харкнул и сплюнул старшему под ноги. Тот обернулся к грекам, заорал, выкатывая глаза:

- Чего стоите, ублюдки? Быстрее жрите и убирайтесь!

Путь был не близкий. Шли горными тропами- Горгий и Тордул впереди, за ними тащился, кашляя, Диомед, шествие замыкали два стражника. По дороге Тордул вполголоса рассказал Горгию, что прослышал об одном старике, который работает в рудничной плавильне. Старик-де этот долгие годы плавит черную бронзу, не простой он человек, побаиваются его прочие рабы. Поглядеть надо на старика. Вот он, Тордул, и добился через блистательного Индибила перевода в плавильню - для себя и для греков. Там, говорят, работа полегче, не подземная, и харч лучше.

- Как тебе все удается? - удивился Горгий.- Или он родственник тебе, этот Индибил?

Тордул отмахнулся, не ответил.

Вышли на проезжую дорогу, она и привела в ущелье, где шумела, падая с высоты, горная речка. Большая часть ущелья была огорожена каменным забором грубой кладки. В ограде дымили горны, копошились рабы. К крутому боку горы лепились низенькие строения из дикого серого камня.

Рабу без дела болтаться - начальству острый нож. Не успели вновь прибывшие толком оглядеться, как их уж поставили толочь в каменных ступах куски породы, в которых поблескивали драгоценные камни. Горгий обомлел, не сразу решился ударить пестом: такое богатство в порошок толочь.

Позади раздался дребезжащий голос:

- Что, котеночек, задумался? Ложкой в котле, небось, лучше ворочаешь?

Горгий оглянулся на сухонького старичка с козлиной бородкой и отеческой лаской в глазах. Признался:

- Рука не поднимается такое крошить…

- Жалостливый,- нараспев сказал старичок.- За какие грехи сюда угодил?

- Ни за что.

- Все так говорят, котеночек. А я вот гляжу на тебя и думаю: с таким носом да с не нашим выговором только здесь тебе и место.

Горгий хотел было ответить как следует, но Диомед опередил его.

- Послушай, борода,-сказал он,- не ты ли о прошлом годе с моей козой путался?

Старичок прищурился на Диомеда. Нехорошо посмотрел, будто сквозь щелку в заборе. Повернулся и пошел, слегка волоча левую ногу.

Поблизости работал мелкотелый раб со скошенным, будто отрубленным ударом меча подбородком, Он покачал кудлатой головой, негромко проговорил:

- Зря ты, рыжий, это.,. Козел не простит тебе обиды.

- А пусть других не обижает,- огрызнулся Диомед,

- Лучше с ним не ссориться.

- Да кто он такой? - спросил Горгий.- Одежда у него как у раба…

- Раб-то он раб, да не простой. Старший плавильщик… Один у нас тоже вот не угодил ему, так Козел на него порчу напустил. Мается теперь человек от чирьев, прямо помирает…

- Как его имя? - вмешался в разговор Тордул.

- Да кто ж его знает? Кличка у него - Козел. Тут имен нету, одни клички… Меня вот прозвали Полморды. Обидно, а ничего не поделаешь..

- Давно он на рудниках?

- Давно. Из всех, кто здесь, он, может, самый старый.

Тордул ткнул Горгия локтем в бок.

Потянулись дни на новом месте. В плавильне и впрямь работа была полегче. Горгий с Диомедом выучились резать из камня формы для отливки кинжалов, мечей и секир, сверлить в камне дыры под шипы, чтобы половинки ровно одна по другой стояли, чтобы не вытек расплавленный металл. В форму заливали свинец, разнимали половинки, по свинцовому кинжалу смотрели, где надо подправить форму.

Интересно Горгию было смотреть, как здесь плавили бронзу.

В сосуд клали тягучую красную медь, хрупкое белое олово и еще - порошок из толченых драгоценных камней. И так, в пламени углей, в рокоте водопада, в свисте воздушного дутья поспевала, рождалась слава Тартесса - черная бронза.

Потом ее разливали по формам. В ярости огня впитав в себя крепость драгоценного камня, жидкотекучая, превращалась она, застывая, в твердую, звенящую, в тяжелые темные мечи, в кинжалы, отлитые заодно с раздвоенной рукояткой, что так ловко сидела в ладони.