- Хорошо? - вскричал Сапроний.- Нет, Ослепительный, не хорошо, а - превосходно!

Тут поднялся сухонький человечек с остроконечной бородкой, Кашлянув и прикрыв рот горстью, дабы не обеспокоить соседей дыханием, он произнес тонким голосом:

- Дозволь, Ослепительный, уточнить слова сверкающего Сапрония, Он говорит: «В Накоплении вечно текущем». Это не совсем точное определение. Сущность Накопления - Неизменность, а не Текучесть, хотя бы и вечная. Ибо то, что течет, неизбежно изменяется, и это наводит на опасную мысль об изменчивости Неизменного, что, в свою очередь, ставит под сомнение саму Сущность и даже,- он понизил голос,- даже Сущность Сущности!

- Да что же это! - Сапроний встревоженно затряс подбородками.- Я высоко ценю ученость сверкающего Кострулия, но - не согласен я!

В моей фразе понятие Текучести совокуплено с высшим понятием «Вечность», что не дает права искажать смысл стихов, суть которых как раз и подтверждает Неизменность Сущности, а также Сущность Неизменности.

- И все-таки стихи уязвимы,- мягко сказал Кострулий.- Даже оставив в стороне тонкости основоположений Вечности и Текучести, замечу, что на протяжении десяти строк сверкающий Сапроний ни разу не упомянул великого имени Аргантония. А как известно, упоминание не должно быть реже одного раза на шесть строк,

Сапроний подался к царю тучным корпусом.

- Дозволь же, Ослепительный, дочитать до конца - дальше идет о твоей непреходящей во веки веков славе…- Он вдруг осекся, завопил:- Ослепительный, скажи светозарному Павлидию, пусть он не смотрит на меня так!

Павлидий, слегка растянув тонкие губы в улыбке, опустил финикийское стеклышко, сквозь которое смотрел на поэта.

У Аргантония борода затряслась от смеха.

- Уж не попал ли наш Сапроний в твои списки? - спросил он.

Пазлидий убрал улыбку с лица.

- Государственные дела не оставляют мне времени для повседневного наблюдения за поэзией - это, как известно, поручено Сапронию. А он, как мы видим, и сам подпадает под власть заблуждений. Чего же удивляться тому, что произошло на вчерашнем состязании поэтов? Взять хотя бы стихотворение Нирула…

- Помню,- сказал Аргантоний.- Стихи местами не отделаны, но основная мысль - прославление моего имени - выражена удовлетворительно.

- Мой ученик,- поспешно вставил Сапроний,

- На слух все было хорошо,-тихо сказал

Павлидий.- Но я взглянул на пергамент Нирула и сразу понял, что он опасный враг. Он раздвоил, Ослепительный, твое имя. Он написал в одной строке «Арган» и перенес на другую «тоний».

В палате воцарилась зловещая тишина. Сапроний грузно рухнул на колени.

- Всюду враги. Всюду преступники,- огорченно сказал Аргантоний.- Покоя нет. Ты отправил Нирула на рудники?

- Сегодня же отправлю,- ответил Павлидий.

- Встань,-сказал царь Сапронию.-Твоя преданность мне известна, Но за едой и развлечениями ты стал забывать… перестал стараться…

- Наговоры, Ослепительный! - взвизгнул Сапроний.

- Хоть и люблю я тебя, Сапроний, но распускать учеников не позволю.

И царь принялся за тыкву, вареную в меду, тщательно оберегая бороду от капель.

Горгия провел в обеденную палату тот самый мелкозавитый щеголь, что встречал его корабль.

Так предстал Горгий перед грозным владыкой Тартесса. Щеголь - звали его Литеннон - заранее растолковал греку, как следует подползать к царю. Горгий на миг растерялся: по торжественному случаю он надел праздничный гиматий, обшитый по подолу красным меандром, а каменные плиты пола были нечисты от кошек. Однако размышлять не приходилось: подобрав гиматий, он стал на колени и пополз к царю.

Аргантоний милостиво принял подарки - куски янтаря и египетский душистый жир. Велел сесть.

- Фокея - союзник Тартесса,- сказал он, ощупывая грека взглядом. Медленно взял с блюда кусок мяса.

Кошки, тесня одна другую, потянулись к нему. Но царь поднял кусок выше, протянул Горгию.

- Отведай. Мясо укрепляет силы. Я хочу знать, почему не стало видно в Тартессе фокейских кораблей.

Горгий сказал, что Фокея по-прежнему дорожит союзом с Тартессом, но на Море возникли большие опасности. Тут он подумал немного, припомнив выкрики давешних глашатаев, и добавил:

- Конечно, все знают, что Карфаген - ощипанная цапля на кривых ногах.

Аргантоний хмыкнул, оторвал для грека еще кусок мяса. Заговорил о чем-то с Павлидием.

За последние дни Горгий уже привык к звучанию тартесской речи, а тут, как ему показалось, разговор шел не по-тартесски. Слова шипели, как весла в кожаных уключинах.- Особый язык для себя придумали?- подивился Горгий.

- Дошло до меня,- сказал царь, перейдя на греческий,- что ты хочешь выменять на свои товары оружие из черной бронзы. Так ли это?

- Фокея в опасности, великий басилевс,- осторожно ответил Горгий,- Персы собираются пойти на нас войной, потому и велено мне привезти из Тартесса оружие. И если у нас будет оружие из черной бронзы…

- Ослепительный,- сказал верховный казначей Миликон, не дав Горгию договорить.-Трек не знает наших законов.

- Сапроний, прочти купцу закон,- велел царь.- В греческом переводе.

Поэт встал, нараспев произнес:

- Теперь, фокеец, ты знаешь,- сказал Аргантоний.

Он откинулся на подушки, потирая живот обеими руками, лицо его исказила гримаса: видно, начиналось жжение. Павлидий подал чашу с водой, но Аргантоний оттолкнул ее и поднялся.

- Миликон,- сказал он,- поможешь греку в торговле.

Он удалился, сопровождаемый стаей кошек. Павлидий вышел вслед за ним.

В галерее, Венценосной Цапли царь оглянулся, недовольно буркнул:

- Ну что еще? Покоя от вас нет.

- Грек лжет, Ослепительный,- доложил Павлидий.- Он сказал моим людям, что, опасаясь карфагенян, прошел Столбы безлунной ночью. А как известно, этими ночами стояла полная луна…

- Утомляешь ты меня, Павлидий, Если грек - карфагенский лазутчик, то займись им. А мне не докучай. Эй, усыпального чтеца ко мне!

После ухода царя придворные почувствовали себя свободнее. Сапроний быстро доел баранину, выпил вина и, не отирая жирных губ, придвинул к себе тыкву в меду. Миликон, перебирая холеными пальцами бородку, шептал что-то на ухо учёному Кострулию, а тот хихикал, поводя вокруг острыми глазками.

Горгий сидел, не притрагиваясь к еде, и не знал, что делать. Уйти без разрешения было неприлично, оставаться - вроде бы ни к чему.

Наконец черные глаза Миликона остановились на нем.

- Не хочется в такую жару заниматься делами.- лениво сказал верховный казначей,- но что поделаешь, грек: царь повелел, заняться тобой.

Горгий учтиво наклонил голову, всем видом выказывая, что ему крайне неприятно подвергать беспокойству такую высокую особу.

Сапроний оторвался от еды, засопел, остановил на Горгии тяжелый взгляд.

- Послушай грек,- сказал он,- много ли в Фокее поэтов?

- Есть у нас певцы-аэды,- ответил Горгий.

А много- ли их - не знаю, господин. Не считал.

- Многочисленность поэтов идет во вред власти,- высказался Сапроний. И без обиняков добавил:-У меня кончился запас египетских благовоний. Умащиваться нечем.

- Чтобы тебя умастить,- насмешливо заметил Миликон,- надо извести столько жиру, сколько иному хватит на год.

Кострулий захихикал.

- Если бы это сказал не ты, светозарный Миликон…- недобрым тоном начал Сапроний.