Уровень сложности поведения у китов неизмеримо выше, чем у рыб. Количество информации и продолжительность времени, в течение которого сказывается ее влияние, вероятно, измеряются соответственно многими битами и днями, а не несколькими битами и долями секунды, как у косяка рыбы.

Интересный случай, связанный с косатками, описывает Р. Ф. Скотт в дневнике своей последней (и роковой) экспедиции в Антарктику в 1911 году. Этот случай показывает, что для косаток характерна очень высокая степень умственного развития, а возможно, они даже обладают разумом. Заметки человека, который был непосредственным свидетелем ужасных событий, следует привести полностью [50].

Четверг, 5 января. Сегодня в 5 часов утра все были на ногах и в 6 часов — уже за работой.

Никакими словами не выразить усердие, с которым трудится каждый, как постепенно хорошо налаживается работа.

Я сегодня немного опоздал и потому был свидетелем необыкновенного происшествия. Штук шесть-семь косаток, старых и молодых, плавали вдоль ледяного поля впереди судна. Они казались чем-то взволнованными и быстро ныряли, почти касаясь льда. Мы следили за их движениями, как вдруг они появились за кормой, высовывая морды из воды. Я слыхал странные истории об этих животных, но никогда не думал, что они могут быть так опасны. У самого края льдин лежал проволочный кормовой швартов, к которому были привязаны две эскимосские собаки. Мне не приходило в голову сочетать движения косаток с этим обстоя тельством, и, увидя их так близко, я позвал Понтинга, стоявшего на льду рядом с судном. Он схватил камеру и побежал к краю льда, чтобы снять косаток с близкого расстояния, но они мгновенно исчезли. Вдруг вся льдина колыхнулась под ним и под собаками, поднялась и раскололась на несколько кусков. Каждый раз, как косатки одна за другой поднимались подо льдом и задевали о него спинами,[12] льдина сильно раскачивалась и слышался глухой стук.

Понтинг, к счастью, не свалился с ног и смог избежать опасности. Благодаря счастливейшей случайности трещины образовались не под собаками, так что ни та, ни другая не упали в воду. Видно было, что косатки удивились не меньше. Их огромные, безобразные головы высовывались из воды футов на 6–8, и можно было различить бурые отметины на головах, их маленькие блестящие глаза и страшные зубы. Нет ни малейшего сомнения, что они старались увидеть, что сталось с Понтингом и собаками.

Собаки были ужасно напуганы, рвались с цепей, визжали. Еще бы! Голова одной косатки была, наверно, не больше чем в пяти футах от одной из них.

Затем, потому ли что игра показалась им неинтересной или почему другому, только чудовища куда-то исчезли. Нам удалось выручить собак и, что, пожалуй, еще важнее, спасти керосин — целых пять или шесть тонн, стоявших на припае рядом.

Нам, конечно, было известно, что косатки водятся у кромки льдов и, несомненно, схватят каждого, кто имел бы несчастье упасть в воду, но то, что они могли проявлять такую обдуманную хитрость, расколов лед толщиной не меньше 2 1/ фута, действуя притом сообща, — это было для нас новостью. Ясно, что они обладают замечательной сметливостью, и мы отныне будем относиться к ним с должным уважением.

Я не только нахожу интерпретацию Скотта достоверной, но считаю, что попытки некоторых авторов дать иное толкование описанному случаю, ставшему теперь классическим, совершенно неправомерны [41]. Те, кто не имел возможности близко познакомиться с китообразными, могут поверить мне, что киты действительно необыкновенные животные; попытки же отрицать достоверность наблюдений Скотта и его оценку способностей китов должны быть оставлены. Пока что у нас еще слишком мало данных для того, чтобы досконально объяснить поведение этих животных, однако любая разум ная гипотеза вполне оправдана. В нашей лаборатории в течение длительного времени намечались и разрабатывались экспериментальные тесты для выявления су ществования у китов языка и определения его природы.

Надеюсь, я показал достаточно ясно, что вовсе не собираюсь отстаивать какое-либо положение как единственно правильное или принимать предварительную рабочую гипотезу о существовании у китов языка за нечто большее, чем временное средство для разработки и проведения эксперимента. Я всегда расценивал свою точку зрения лишь как некую исходную установку для проведения исследований: пока экспериментальные данные не собраны и полностью не обработаны, чрезвычайно важно сохранить полную непредубежденность и число возможных гипотез (по крайней мере теоретически) остается неограниченным.

Такие сложные поведенческие реакции вряд ли могут быть инстинктивными. Нет никакой надобности считать их инстинктивными — большинство китообразных от рождения умеет плавать, рождается с крупным мозгом и связано с матерью в течение почти двух лет, пока продолжается вскармливание. По-видимому, большая часть этого периода идет на «преподавание» и «обучение», в результате чего молодое животное узнает, как надо охотиться и избегать опасности, спариваться и размножаться. а также получает все другие сведения, необходимые животному, обитающему в море, но дышащему воздухом.

Некоторые из моих коллег обвиняют меня в «антропоморфизме». Что они имеют при этом в виду?

В прошлом наука сделала большой шаг вперед, отказавшись приписывать физическим, химическим и простейшим биологическим процессам целенаправленность, характерную для действий человека. Многие ученые и ис следователи заходили в тупик, так как они предполагали, что "где-то внутри сидит маленький человек", который и ответствен за данный процесс. Классическим примером может служить «гомункулус» Николаса Хартсэкера — маленький человечек, которого «разглядели» в микроскоп в сперматозоиде человека. Кроме того, человек, с тех пор как его мозг стал достаточно велик для этого, увлекался всевозможной черной магией и волшебством, придумывал темные силы, духов и привидения, «объясняя» с их помощью жизненные явления.

Прогресс начался в отраслях естествознания, наиболее далеких от самого человека. Физика достаточно рано отделилась как самая "далекая от человека" отрасль науки, и поэтому ей принадлежат самые давние и самые впечатляющие открытия по сравнению со всеми другими науками. В химии прогресс начался позднее, биология же замыкает ряд. Поскольку биологи представляют сравнительно молодую науку, они особенно воинственно настроены против антропоморфизма, т. е. против того, чтобы помещать "маленьких человечков" в организмы, которые они изучают. Успешные исследования амеб и других мелких одноклеточных животных (простейших) [13] помогли отказаться от антропоморфизма при объяснении поведения этих организмов. Были достигнуты серьезные успехи в изучении инстинктивного поведения животных. Работы Фриша, изучавшего пчел и их танцы, а также работы Тинбергена и Лоренца, посвященные птицам и рыбам, показали, что отказ от представлений о существовании у животных каких-то личных целей или «воли», сравнимой с волей человека, весьма плодотво рен. Гораздо больше результатов дает изучение объективного поведения животного и условий, вызывающих это поведение, безотносительно к каким-либо целям, отличным от общеизвестных "инстинктивных целей", необходимых для выживания, размножения и т. д.

Таким образом, в определенных случаях полезно отказаться от антропоморфизма и не смешивать цели животного с нашими. Я совершенно согласен с такой точкой зрения, но только в отношении тех животных, мозг которых гораздо меньше мозга человека. Такой подход необходим для плодотворного исследования животных с маленьким мозгом. Работая на протяжении многих лет с кошками и обезьянами, я обнаружил, что такая точка зрения весьма хороша при работе с этими животными и что, следуя ей, можно быстро добиться результатов.

Однако в науке существует и противоположный гре — х «зооморфизм», или «зоологизм». Он состоит в перенесении рассуждений, применимых для анализа поведения весьма примитивно мыслящих животных, обла дающих маленьким мозгом, на поведение индивидов с крупным мозгом, например на поведение хорошо развитого, образованного человека. Такой подход характерен для «бихевиористской» школы психологов, — начиная с Джона Уотсона, как наиболее яркого ее представителя, — которые думают о человеке так, как если бы он был животным и за ним можно было бы наблюдать точно так же, как натуралист наблюдает за животным в природе, при отсутствии связи между наблюдателем и наблюдаемым.