- Кажется, как никогда! - поспешил заверить Бахметьев К. Н. - Могу свидетельствовать перед народом, что...

- Тогда и я счастлив бесконечно! Тем более что настоящее научное открытие должно быть счастьем не только для открывателя! И что же вы там почувствовали? В анабиозе? - Я-то? Собственные клетки и клеточки я почувствовал. Может, даже и собственные молекулы. С детства я твердо знал, что состою из клеток, что клетки состоят из молекул, но чтобы твердо и натурально это почувствовать нет, не приходилось!

- Все ваши клетки - одинаковы?

- Какое там! Метастазные, это, знаете ли, это такие стервы - объяснить невозможно! Эти твари всякое счастье испортить могут! Всякое научное достижение свести на нет могут.

- А все остальные? Клетки? Неметастазные?

- Да ничего, нормальные. Отношения между ними добрососедские. Вполне.

- Еще наблюдения?

- Безработицы нет. Не склочничают. Дисциплинка - будь здоров! Каждая единица занята своим делом.

- Скажите: не было ощущения, будто вы погружаетесь в одну-единственную клетку? - Как же, как же! В самую маленькую-маленькую!

- Я так и думал, я не сомневался: от свободы в пространстве и времени до свободы в пределах одной-единственной клетки - один шаг.

А вот эти слова профессора несли оттенок совершенно, казалось бы, неуместного и неожиданного пессимизма и тревоги. Смена настроений поразила Бахметьева К. Н. до глубины души. Он, собственно, сию минуту только и понял, что такое глубина души, но как в этой глубине может отзываться столь невероятная смена настроений - не понимал. Была пауза, после паузы Бахметьев К. Н. спросил: Почему это, Порфирий Иванович, туберкулезные клетки вылечиваются анабиозом, а метастазным - тем анабиоз до лампочки?! - Это потому, Константин Николаевич, что универсальных лекарств нет. Их не может быть. Кроме одного.

- Одно все-таки есть? Одно все-таки имеется?!

- Собственное здоровье!

Вот так неожиданно тема анабиоза оказалась исчерпанной. Рухнула надежда, Бахметьев К. Н. и не заметил, когда она рухнула. А если так, тут же вскоре явилась тема неисчерпаемая - политическая. Ведь она, политика, не мыслит, будто можно обойтись без нее. - Скажите, в России сталинисты все еще есть? Ходят по улицам? - спросил Бахметьев П. И. - Ихние руки-ноги целы.

- Неужели вы лицом к лицу с ними встречаетесь и не узнаете - сталинист?! Разве что на митинге. - Не может быть! - У нас в России только то и есть, чего не может быть... А вы бы у своих узнали. Что у вас - своих сталинистов нет? Настоящих, ленинских призывов? Или тех, кто непосредственно от сталинских забот к вам явились?

- Есть-есть! Только они молчат! Как мертвые!

- Не понимаю! Мертвым-то почему молчать? Живые ведь на них только и надеются?! - И я не понимаю. И беспокоюсь: предположим, анабиоз находит применение в России, а его тут же объявляют морганизмом? Как в тысяча девятьсот сорок, кажется, восьмом году: идейный разгром генной теории открыл путь мичуринской биологии? Ну а теперь идейный разгром анабиоза откроет новый путь в космос? Еще во что-нибудь?

- Трудности действительно есть. И действительно будут: покуда человек находится в анабиозе - у него квартиру приватизируют, холодильник и телевизор сопрут, вклад в банке потеряют. А то - с неподвижного штаны снимут. Человек из анабиоза выходит - и что же? Гол как сокол.

- Неужели в России все еще воруют?

- Случается... - А если людям объяснить, что они вступают в новую эру?

- Тем более оголят! В надежде, что новая эра оденет-обует. И накормит. Странно... А вот еще что скажите: что такое, по-вашему, интеллигент? Современный?

- Как бы, в самом деле, сказать... Человек, который думает не о том, о чем думать надо, но о том, о чем ему думать хочется. И говорит так же. Ну а поступает, как все. - Опять странно, странно... - По-другому: интеллигент это человек, который считает себя интеллигентом...

- Извините, Константин Николаевич! Позвольте вас погладить, а? Из самых добрых побуждений, а?

- Вдруг? - Не вдруг - на прощанье! Убедиться, что вы все-таки живой.

- Убеждайтесь. Бахметьев П. И. молча стал поглаживать Бахметьева К. Н. по голове, по лицу, по плечам, по рукам. Прикосновения были почти неуловимы, легкий ветерок. Счастья к этому моменту уже не было, увы, но трогательность была, хотелось плакать, и Бахметьев К. Н. едва сдерживался, чтобы не пустить слезу из того и другого глаза.

Бахметьев П. И. сказал:

- Бесконечно удивительный вы человек, Константин Николаевич!

- Это почему же? Бесконечно-то?

- Ну как же! Я пережил всего-навсего одну, тысяча девятьсот пятого года, революцию, но до сих пор мнится: усадьба горит, а вот баррикада через улицу, а вот карательный казачий отряд... У меня, признаться, осталось впечатление, что от революций, от русских особенно, люди меняют кожу. А может быть, и все остальное...

- Все может быть. - Я вот вас гладил, а про себя думал: вовремя я умер, вот

что... Вот если бы не люди придумывали идеи по своему образу и подобию, а,

наоборот, идеи придумывали бы людей - тогда дело другое... Можно было бы и

еще пожить. И пережить революции. - Нелегкое дело... Для нереволюционера.

А тогда позвольте, дорогой Константин Николаевич, дать вам в заключение

совет: будете умирать, умирайте раз и навсегда!

- Спасибо! - от души поблагодарил Бахметьева П. И. БахметьевК.Н. Большое спасибо! Но - получится ли?

В порядке помощи больному (умирающему?) приходила к БахметьевуК. Н. женщина Елизавета. Не так давно эта же женщина в этой же квартире, при том же хозяине жила в качестве полноценной сожительницы. Каким образом она в ту пору сюда попала - в какие календарные сроки, зимой или летом, - Бахметьев К. Н. не помнил, когда из этой квартиры вышла, вспомнить было затруднительно - она все реже стала Бахметьева К. Н. посещать, тем более ночевать у него. Но когда Бахметьев К. Н. засобирался в дорогу дальнюю, она бывать у него стала едва ли не ежедневно - кому-то надо было его собрать и проводить? Он в свое время не подозревал за ней такой способности. Значит, глупый! Нынче он называл ее Елизаветой Второй. Слова, они всегда умнее людей, если, конечно, ими пользоваться с умом: самая первая жена Бахметьева К. Н. тоже была Елизаветой.

За годы, прошедшие между ними порознь, Елизавета Втора постарела куда как больше, чем он: руки у нее тряслись, она полысела, зубы оставались у нее через один, к тому же зло из нее перло во все стороны, но все равно она была здоровее, чем он, поскольку он был раковым.

Кроме того, если даже у женщины руки сильно трясутся, она все равно и постряпает ими, и помоет, и почистит. Все, что нужно в доме, она все равно сделает. По привычке. - Я женщина терпеливая! - так говорила о себе Елизавета Вторая. - Я считаю, та вовсе не женщина, которая нетерпеливая.

Еще приходила к Бахметьеву К. Н. медицинская сестричка, укольщица Катюша. Плотненькая и курносенькая, в свои тридцать пять незамужняя, она без мужа гораздо лучше обходилась. Она и Елизавета Вторая в квартире Бахметьева К. Н. старательно не встречались - терпеть друг друга не могли. Катюша говорила, будто Вторая Елизавета желает этой квартирой после смерти хозяина завладеть, Вторая Елизавета, в свою очередь, указывала: та же самая цель руководствует Катюшей, но безо всякой юридичности, а только по нахальству.

Катюшины уколы оплачивал опять же Костенька, уколы обезболивающие, но Бахметьеву К. Н. это было почти все равно, он за свою жизнь к самым различным болям успел привыкнуть - и по ранениям, и по контузиям, и по голоду, и по допросам следователей, но Катюша укалывала - одно удовольствие.

Бахметьеву К. Н. ихние, дамские, отношения были до лампочки: он знал существует на его жилплощадь претендент, ему пальцем повести - обеих женщин ветром сдует. В неизвестном направлении. Ну а покуда пусть будут заняты каждая своим делом: одна укалывает, другая - устряпывает.