Легкий запах гари проник в кабинку. Таира чуть не завопила от радости значит, еще немного. Сильнее. Сильнее...

Носилки закачались и рухнули без всякого бережения. Теперь до нее доносились звуки и тяжелый топот - если бы не ожесточенность криков, можно было бы подумать, что вокруг ее укрытия пляшут захмелевшие великаны. Что узилище превратилось в убежище, она уже не сомневалась; несколько раз по портшезу били чем-то тяжелым, затем он качнулся и завалился набок - счастье, что не той стороной вниз, где наметился разрез. Шум понемногу стихал, сверху на носилки что-то рухнуло, и наступила тишина.

Она начала догадываться, в чем дело. Судя по движению вверх, они поднимались по склону знаменитой "лягушечьей" горы, на вершине которой было спрятано голубое золото - ее, кстати, по праву дарения и в силу приобретенного титула. Стража этой сокровищницы, вероятно, не разобралась в ситуации... А, неважно. Только бы вылезти, в этой западне уже почти не осталось воздуха... Еще несколько отчаянных движений, и невообразимая смесь гари и вони ворвалась внутрь кабинки. Радуясь тому, что на ней почти ничего не надето, Таира втиснулась в узкий разрез, извиваясь как ящерица, высунулась по пояс - и замерла.

Носилки лежали на склоне обрывистой горы, а внизу, под кучерявой пеленой не желавшего подниматься дыма, полыхало Пятилучье. Уже не сохранилось ни одного висячего мостка, вместо куполов вихрились огненные смерчи, и только кое-где сверкающие изразцовой облицовкой минареты тянулись к небу, словно еще надеясь взлететь над этим адом. Девушка почувствовала, что задыхается больше от слез, чем от дыма, потому что никакой надежды на спасение из этого пекла не было и быть не могло, а главное - все это было чудовищно бессмысленно...

Размазывая по лицу слезы пополам с копотью, она вдруг почувствовала, как что-то касается ее головы. Она с трудом повернулась, чтобы поглядеть вверх, - с крыши ее носилок свешивалась четырехпалая рука. Она прижалась к земле и окончательно выползла наружу, цепляясь за какие-то волосатые стебли, чтобы не покатиться вниз по обрыву. Попыталась подняться на ноги и поскользнулась. А когда всмотрелась в то, что было у нее под ногами, то испытала приступ самой безобразной и неудержимой тошноты. Потому что это были внутренности тихрианина, чей труп был заброшен на валяющийся у самого обрыва портшез. Еще одно тело, исполосованное не мечом, а огнем, валялось в двух шагах. Дальше целая груда, и не тел, а обезображенных обрубков. Бессмысленная жестокость. Еще более бессмысленная, чем уничтожение города, - там, по крайней мере, была последняя воля умирающего князя. И - странное дело - у нее почему-то не возникало ненависти к Оцмару.

Он был безумен, он был болен неизлечимой любовью к ней, позвавшей его так бездумно на погибель и ему, и Сэнни, и, может быть, маленькому Юхани. Но Кадьян - хитроумный, расчетливый Кадьян, который все понимал и в любой момент мог вмешаться, не допустить - да просто не передать последнее Оцмарово повеление... Ну, попадись он ей - а она сделает все, чтобы он ей-таки попался...

И точно в ответ на ее беззвучное проклятие, едва заметный бугорок, поросший травой, начал вдруг подыматься, будто под ним вызревал гигантский гриб; достигнув человеческого роста, он плавно двинулся, словно поплыл, прямо к Таире, и она уже видела, что это - Кадьян, встряхивающийся как собака, выскочившая из воды, так что травяные брызги разлетаются изумрудным ореолом и тут же испаряются, не долетев до земли.

Больше всего ее изумило то, что он шел, нисколько не прихрамывая, а спокойно и даже величаво.

Он остановился перед девушкой и оглядел склон, усеянный обезображенными телами. Покачал головой.

- Лихие у тебя воины, повелительница, - произнес он каким-то странным голосом, в котором смешивались и осуждение, и зависть.

Она разом забыла все, что хотела ему наговорить. Чтобы это сделали джасперяне? Ратные братья ее Скюза?..

- Врешь. Зачем только?

- Когда я служу своему повелителю, я служу верно, - проговорил он своим обычным безразличным тоном, словно сообщал ей о каком-то пустячном деле. - Я видел одежды твоих стражников. На Тихри подобных нет.

- И сколько же их было?

- Один.

- А лицо? Ну хоть какие-нибудь приметы? - допытывалась она.

- У него не было лица.

Она вспомнила, что отливающие металлическим блеском куртки джасперян, которые они называли почему-то скафандрами, имели капюшоны с дымчатыми щитками - то ли от солнца, то ли от дождя. Все сходилось.

- И ты все видел? - спросила она упавшим голосом. - Своими глазами?

Он понял ее вопрос буквально.

- Я видел все глазами травы, под которой мне пришлось укрыться. Он возник прямо из воздуха и напал на тех, что несли тебя, повелительница. В одной руке у него был огонь, в другой - железо. Он разрезал их на куски, безоружных. Стражники, приняв его за дракона в человеческом обличье, попадали ниц; он поднял одного из них и, указывая на носилки, произнес одно-единственное слово: "Кто?" - "Властительница Будур", - еле слышно пролепетал обреченный. Тогда твой воин ударом ноги опрокинул носилки, распорол своего пленника сверху донизу и, отшвырнув его, принялся добивать всех. Потом шагнул к обрыву, прыгнул вниз - и тут же исчез.

- Так, может быть, это и был какой-нибудь дракон? - ухватилась она за последнюю ниточку надежды. - У вас тут полным-полно всяких магов и прочей чертовщины! Что, если кто-то принял вид нашего... моего ратника?

Кадьян покачал головой:

- Сибилло в расцвете сил сможет, пожалуй, принять облик того, кого он видел. Но и только. Он повторит вид, по не поступки. Ты подумала о жалком старом ведьмаке, которого ты пригрела? Он ни на что не способен, кроме ужаса перед заточением. Это страшно, но поверь мне, госпожа: стать таким вот остервенелым убийцей может лишь тот, на ком проклятие анделиса.

И тут притихшая было ненависть снова вспыхнула в душе девушки:

- Ну а ты? Ты сам, верный Кадьян? Разве ты не мог это сделать? Ты же сжег целый город, сколько человек сгорело заживо...

- Я? - равнодушно переспросил он. - А зачем? Что касается города, то его сожгла воля покойного князя. Твоя предсмертная воля, повелительница, будет выполнена столь же неукоснительно. А за своих подданных не беспокойся, в Пятилучье никто не жил, здесь только служили Полуденному Князю, и этой челяди было не так уж много. Вон они, бегут по всем пяти дорогам. Феи вывели всех.