— Ничего страшного, — сказал домашний врач. — Ушиб и лёгкое кровоизлияние. Положите холодный компресс, а завтра делайте ванны и массаж. Опухоль рассосётся, и температура спадёт.

— Разрешите взглянуть, — попросил высокий. — Вы, коллега, не хирург, и ваш диагноз вряд ли может оказаться решающим!

— Возможно, но помощь хирурга в данном случае может скорее осложнить, чем ускорить выздоровление!

Высокий, не обращая внимания на эти обидные слова, внимательно осмотрел мою ногу и с осуждением взглянул на домашнего врача.

— К вашему сведению, этот молодой человек недавно перенёс на почве ранения гангрену! Кожа на ноге не успела загрубеть, а вы рекомендуете ванны и массаж! Ему нужен покой, хорошее питание и свинцовые примочки.

Бородач схватил свой саквояж и с оскорблённым видом удалился. Прописав жаропонижающее, ушёл и высокий.

Левон задержался. Он расспрашивал, как ко мне здесь относятся, хорошо ли кормят, не нужно ли мне чего?

— Всё в порядке!.. Если не трудно, принеси свежие газеты. Я тут как в клетке — не знаю, что творится на белом свете. И достань, пожалуйста, бритву.

— Газеты принесу. А вот зачем тебе бритва — не понимаю! Кому хочешь понравиться?

— Самому себе!.. Видишь, как оброс.

— Ладно, достану, наводи красоту. Смотри, на этих краль не заглядывайся! — Он показал глазами на двери. — Им дай только повод, вмиг сядут на голову. Для нашего брата совсем неподходящее занятие водиться с ними!..

— Перестань! Никто и не собирается с ними водиться. Каждый день для меня здесь в тягость!.. Кстати, Левон, по-моему, старшая, Белла, порядочная язва!..

— Сказал тоже — язва!.. Она не только язва, а настоящая контра. В организации националистской молодёжи состояла!

Эти слова Левона не на шутку озадачили меня. Конечно, тот факт, что дочь богатых родителей связалась с контрреволюцией, удивления не вызывал. Неприятность для меня заключалась в ином — она была сестрой Маро.

После ухода чекиста я долго думал об этом.

Ночью возле меня дежурила Ашхен. Никакие уговоры не подействовали. Она просидела в моей комнате до утра. Свинцовые примочки помогли — боль в ноге утихла, но температура держалась.

Утром Ашхен заменила Маро. Она принесла завтрак и потом, убрав тарелки, села с книжкой в кресло.

— Хотите, я вам почитаю?

— Спасибо, лучше поговорим, — ответил я.

— Хорошо, но с условием, что рассказывать будете вы. Я ведь так мало видела, никуда не выезжала. Дом, школа, мама, папа, книги!.. — Маро говорила искренне.

— О чём же вам рассказать? — Я украдкой любовался ею.

— Уж вам-то грешно задавать такие вопросы! Вы так много успели увидеть…

Не знаю почему, но мне вдруг захотелось рассказать о своей жизни. Может быть, это было естественное желание излить перед кем-нибудь душу, — я ведь так много пережил за последние десять месяцев!..

Подробно описал я наш посёлок на голом известковом холме, недалеко от железной дороги. Вспомнил, как по ночам меня будили гудки паровозов и я мечтал в один прекрасный день сесть в поезд и уехать в далёкие страны. Рассказал о своём отце, о том, каким он был для меня замечательным другом, товарищем.

Странно, чем больше отдаляло меня от отца время, тем лучше, казалось мне, я узнавал его. В воспоминаниях моих он воскресал сильным человеком с железной волей и непоколебимыми убеждениями. Поколение отца — рабочая гвардия великого Ленина — поистине было удивительным!..

Рассказал я и о школьных годах, — как ребята дразнили меня «артистом», а однажды чуть не избили, не будь моего дружка Кости Волчка, который воюет сейчас где-то в горах первым номером пулемётного расчёта. В моих воспоминаниях особое место занимала мама, но мне трудно было находить слова, чтобы передать мои чувства к ней.

— Мама у меня стройная, как девушка, красивая, умная, образованная, а главное — очень, очень добрая!

— Вы любите маму? — тихо спросила Маро.

— Ещё бы!.. Мне кажется, — нет, не только кажется, я в этом убеждён, — что такой, как она, больше нет на свете!.. Она из богатой семьи, но с родителями порвала, оставила привычную среду и соединила свою судьбу с моим отцом — революционером…

Мой рассказ произвёл впечатление. Маро слушала не шевелясь, глаза её стали ещё задумчивее. Она умела слушать.

Воодушевлённый её вниманием, я описал всё, что случилось со мной после бегства из дома, умолчал только о своих приключениях в тылу у белых и о позорном случае с сапогами. Подробности моего решения, борьба с врачами за спасение ноги от ампутации заставили Маро побледнеть.

— Сколько вы пережили! — Она торопливо поднялась и вышла. Мне показалось, что на глазах у неё блеснули слёзы.

Со временем у нас установились дружеские отношения. По вечерам Маро приходила ко мне, садилась у окна, и мы разговаривали, главным образом о прочитанных книгах. Выяснилось, что мы любим одних и тех же писателей, что нас одинаково сильно волнуют судьбы героев Стендаля и Толстого. Мы вслух читали стихи. Маро помнила их гораздо больше, чем я. Особенно хорошо она читала моего любимого Лермонтова.

Как печально, как задушевно звучали эти стихи, прочитанные ею!..

Маро избегала говорить о себе, но всё же кое-что я узнал о ней. У её отца был винный завод — он поставлял вино во многие города России. Человек деспотичный, скупой, он для дочерей не жалел ничего, хотя и сокрушался, что не имеет сына, которому мог бы оставить наследство. Честолюбивый по натуре, он связался после революции с националистами, занимал какие-то важные посты в их марионеточном правительстве. Мать Маро тоже родилась в богатой, потом разорившейся семье. Отец женился на ней, пленившись её красотой и не взяв приданого. У тёти Ашхен судьба сложилась по-иному: муж её убил жандармского офицера за то, что тот слишком притеснял местное население. Ему удалось скрыться. Не найдя иных средств для жизни, он занялся контрабандой и погиб, застигнутый в горах снежным бураном. Тело его нашли только весною.

— Тётя Ашхен до сих пор свято хранит память о муже. Она любила его самоотверженной любовью, на которую способны только женщины Востока, — сказала Маро.

— Почему же только женщины Востока? — спросил я.

— Не знаю, — тихо ответила она.

Поправляя подушки, Маро наклонилась, её мягкие душистые волосы коснулись моего лица. Потеряв над собою власть, я схватил маленькую, тёплую руку девушки и поцеловал. Руки она не отняла, только печально посмотрела на меня. Губы у неё дрожали. Ничего не сказав, она выскользнула из комнаты.

Какие чувства и мысли терзали меня после этого случая — трудно передать. Теперь в ожидании прихода Маро я с замирающим сердцем прислушивался к каждому шороху в доме. И если она немного запаздывала, я не находил себе места, метался в постели как сумасшедший. И во сне и наяву мысли мои были поглощены только ею. Я даже перестал читать, — книги не доставляли мне такой радости, как бывало. Иногда во мне пробуждался разум. В такие минуты я старался внушить себе, что поступаю глупо. Полюбить меня Маро не может. Да и я не должен любить её!.. Но стоило ей появиться, стоило мне увидеть её милое лицо, услышать её тихий голос, как разумные доводы мои улетучивались и я опять терял голову.

Теперь Маро держалась настороже, старалась не приближаться к моей постели, хотя по-прежнему была приветлива и ласкова.

Здоровье моё улучшалось с каждым днём, опухоль на ноге рассосалась, температура давно была нормальной. Появился аппетит, и я поглощал всё, что приносили Маро и Ашхен. Наконец врач разрешил встать с постели. Опираясь на костыли, я раза два прошёлся по комнате — ничего, только слегка кружилась голова.

Левон часто навещал меня. Принёс он и обещанную бритву.