Через 2—3 недели личинка тернового венца оседает на дно и превращается в крохотную пятилучевую морскую звездочку. На этой стадии жизни ими питаются кольчатые черви, ракообразные, моллюски, но шансы выжить у звездочек повышаются с каждым днем, потому что акантастеры очень быстро становятся ядовиты. К концу второго года жизни морская звезда достигает своих обычных размеров и способна размножаться.

Врагов у взрослого тернового венца совсем немного, но все же они есть. На них нападают крупные хищные рифовые рыбы, которые, ухватив морскую звезду за луч, переворачивают ее на спину и, разрывая незащищенные иглами покровы нижней стороны тела, добираются до мягких внутренностей. Один из самых главных врагов тернового венца – очень крупный хищный моллюск гигантский тритон, или харония (Charonia tritonis). Своей мускулистой ногой тритон поддевает морскую звезду снизу и вспарывает ее брюшную сторону острой, как бритва, радулой («теркой», состоящей из многочисленных зубов, покрывающих язык моллюска).

Однако оказалось, что гигантские тритоны, которые могли бы бороться с нашествием тернового венца, стали большой редкостью на многих коралловых рифах Тихого и Индийского океанов. С наплывом на коралловые острова туристов промысел этих моллюсков возрос многократно – каждый приезжий мечтал приобрести в качестве сувенира великолепную раковину харонии. Поэтому одной из первоочередных мер по восстановлению экологического равновесия на коралловых рифах стало введение строжайшего запрета на добычу и продажу гигантских тритонов. Но даже если бы моллюски могли истребить морских звезд, на это должны были бы уйти долгие годы, поэтому, поддерживая саму идею об охране тритонов, многие ученые смотрели в будущее без особого оптимизма. И тем не менее к концу 70-х годов нашествие тернового венца внезапно прекратилось и начался медленный процесс восстановления коралловых рифов.

В научной среде до сих спор не смолкают жаркие споры об истинных причинах произошедшего. Большинство ученых склоняются к мысли о том, что и вспышка численности тернового венца, и такое же внезапное сокращение популяции акантастеров вызваны естественными причинами. Катастрофические же последствия атаки морских звезд на коралловые рифы во многом были спровоцированы человеком. Этот вывод в первую очередь относится к бездумному истреблению гигантских тритонов и загрязнению вод Мирового океана промышленными отходами и органикой. Главным подтверждением этого служит то обстоятельство, что наиболее пострадали от нашествия тернового венца участки и без того ослабленных рифов вблизи городов, портов, промышленных предприятий и крупных курортных центров. И это означает, что во многом от нас зависит, смогут ли коралловые рифы благополучно пережить новое нашествие колючих морских звезд, которые тоже являются важной частью сложной экосистемы Мирового океана.

Морские звезды наряду с офиурами (змеехвостками), голотуриями (морскими огурцами), морскими ежами и морскими лилиями относятся к типу иглокожих животных. Их характерными чертами являются радиальная симметрия тела, весьма необычная для высокоорганизованных представителей животного мира, и наличие внутреннего известкового скелета. Пластинки скелета покрыты буграми, шипами и другими выростами разнообразной формы, проступающими через покровы, из-за чего иглокожие и получили свое название. Морские звезды, как и все иглокожие, – исключительно морские животные, очень требовательные к солености воды. Они появились на Земле более 400 млн. лет назад, и хотя пора их расцвета миновала, до сих пор в морях и океанах нашей планеты обитает около 1 500 видов этих своеобразных животных.Ирина Травина

Их всегда как бы два, Невских проспекта: летний и зимний, дневной и ночной. Невский в июне, когда в полночь «светла Адмиралтейская игла» и свежий воздух мерцает как тихая прозрачная вода, – и Невский в декабре, когда ветер с Финского залива заставляет фонари расплываться в радужные ожерелья на черном холсте долгой ночи и нет сил вытащить из рукавицы руку, чтобы смахнуть набежавшую на холоде слезу. Скажете, все улицы таковы? Ну уж нет. Это разные миры.

Нельзя и шагу ступить по Невскому проспекту, чтобы он не обернулся своей противоположностью. Либо это – «дорога к храму», если двигаться от Зимнего дворца к Московскому вокзалу и далее к Александро-Невской Лавре. Либо, если пойти вспять, от гостиницы «Октябрьская», где некогда проживали террористы-бомбометатели, к Зимнему же дворцу, получится «кровавый путь революции». Именно по этому маршруту прокатилась волна восставших в октябре 1917-го. И не важно, что она выглядела совсем не так, как показал в своем знаменитом кино Эйзенштейн, а в реальности никакого штурма не было. На этой безумной главной улице Петербурга все нереальное реально, все реальное нереально, смотря куда идти, как развернуться, «куда начать чувствовать».

На одной стороне – нечетной, теневой, – широко простирается ковчег Гостиного Двора. «Впечатан» в нее неожиданный и удивительный на этой широте Казанский собор. Растопырила антенны, вслушиваясь в мертвый эфир, Думская башня. Желтеет за статуей Екатерины, «приютившей» на постаменте всех своих славных соратников, Александринский театр. Он, в свою очередь, пускает под крыло Публичную библиотеку. Эта сторона – «государственная». Дворцы широкой поступью шагают от Адмиралтейства к бывшей новгородской (ныне московской) дороге. История петровской России выстроилась в мощной полосе построек, которая вдруг обрывается около углового ломбарда на Лиговском. Далее, за Московским вокзалом, – уже другой Петербург.

По «государственной» стороне народ ходить никогда не любил. Только в годы блокады это негласное недоверие было нарушено – и то не по воле горожан, а по воле немцев. Их снаряды ложились чаще у противоположного поребрика. С дома № 14 до сих пор не снята теперь уже мемориальная табличка: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна».

С тех пор как опасность миновала, все вновь гуляют по «этой» стороне – четной, солнечной. Здесь дышится легче и веселее. Бойкая питерская толпа кажется издалека бесконечным вьющимся организмом, отраженным в магазинных витринах. Как и век назад, прохожих соблазняют броскими вывесками лавки, кинотеатры и, главное, кофейни Невского проспекта, которые составляют целую галерею. В прихотливой гармонии чередуются заведения и для ценителей изящества (например, кофейня Абрикосова, где сохранились интерьеры 1906 года, стилизованные под китайские), и чистенькие недорогие места для студенческой молодежи, вроде «Идеальной чашки» или чайной «Чайной ложки», зазывающей выпить «чая из чайника». Для любителей более острых ощущений есть «Jili-bili», то есть всего лишь «Жили-были». Или «СССР», где на стене катают «Служебный роман» Эльдара Рязанова. И, конечно, есть культовые (или уже потерявшие культовый статус?) кафе – такие как «Норд», он же «Север» (переименован во время борьбы с космополитизмом). Сейчас на вывеске – оба слова рядом. Более того, во втором зале заведения культурный слой раскопан еще глубже – там теперь, как и прежде, «Лавка А.Ф. Смирдина». Будь еще живы те, кто помнит ее «оригинал», они бы и не узнали знаменитого книготоргового центра – разве что по большой копии известной гравюры «Новоселье», где весь цвет русской литературы чинно сидит за длинным столом под книжными шкафами, а очкастый князь Вяземский, вскочив, что-то горячо рассказывает. В остальном – ничего похожего. Шкафы-новоделы забиты унылыми стопками питерского журнала «Постскриптум» – по десять третьих номеров за один и тот же год. Блистает золотыми корешками энциклопедия Брокгауза и Ефрона – опять же почему-то одни только первые тома (вспоминается анекдот: Николай I решил пронумеровать все мелочные лавки Петербурга и даже нарисовал образцовую вывеску. Через несколько дней Невский пестрел совершенно одинаковыми вывесками, все под № 1). С таким ассортиментом, без единой книги Пушкина, Смирдин наторговал бы немного. Венские стулья, сердито свитые из железного профиля, дружно декламируют Бродского: «Даже стулья плетеные держатся здесь на болтах и на гайках».