Такая рассудительность графа подчеркивает не только его рвение в «богоугодном деле», она отчасти обнажает и его происхождение. Ведь для того чтобы сеньору средней руки, каким был Симон де Монфор, обзавестись княжеством, по тем временам требовались немалые усилия и немыслимые таланты. Ведь счастье, как известно, само плывет в руки лишь отпрыскам могущественных домов. О том же, как оно досталось Симону де Монфору, стоит сказать отдельно. В конце лета 1209 года глава крестового похода папский легат Арно Амори тщетно искал того, кто бы не погнушался завоеванными землями виконтов Безье и Каркасона. Герцог Бургундский, граф Неверский, граф де Сен-Поль один за другим отклоняли предложенную честь. «Им не было дела до шкуры, содранной с другого. Не находилось никого, кто не счел бы бесчестием принять эту землю», – говорится в «Песне об Альбигойском походе».

Папский легат Арно Амори сам вознаградил себя при первой возможности. Дальше – больше. Став архиепископом Нарбоннским, он немедленно заявил претензию и на одноименное герцогство. Причем ни он, ни тогда еще здравствующий Симон де Монфор не имели на него ни малейшего права. Герцогство Нарбоннское принадлежало графу Раймону VI Тулузскому. В час дележа добычи два вождя крестоносцев – Арно Амори и Симон де Монфор – не сумели договориться. Последний стал действовать силой оружия, в то время как папский легат Арно Амори, и он же архиепископ Нарбоннский, обрушил на него церковные кары. Так крестовый поход легко перетек в конфронтацию крестоносцев между собой. Сам вдохновитель военной интервенции в Лангедок Папа Римский Иннокентий III писал Симону де Монфору буквально следующее: «Через гонцов возлюбленного сына нашего во Христе славного короля Арагона Педро нам стало известно, что оружие, предназначенное для борьбы с одними еретиками, ты обратил против католиков. Крестоносное воинство ты употребил на то, чтобы проливать кровь праведных и обижать невинных. К великому ущербу арагонского короля ты захватил земли его вассалов, а именно графа Фуа, графа Комменжа и Гастона Беарнского, хотя никаких еретиков там не было и подозрение в ереси население тамошних краев не запятнало… от 17 января 1213 года». В один прекрасный момент Папа Иннокентий III попытался было объявить крестовый поход оконченным, но вождь крестоносцев не хотел отказаться от выгод завоеваний. Остановить его смогла только смерть.

25 июня 1218 года камень из катапульты, установленной на стене осажденной Тулузы, разнес голову Симона де Монфора. «Глаза, мозг, зубы, лоб и челюсти разлетелись в разные стороны». Рассказ об этом происшествии неизвестный составитель «Песни об Альбигойском походе» завершает так: «Если небесное спасение достигается путем убийства женщин и детей, то тогда Симон де Монфор теперь на небесах». Сын убитого Монфора не смог продолжать борьбы на равных и отказался от прав в пользу французского короля. С этого момента южане стали проигрывать. Теперь, по прошествии многих веков, крестовые походы в Лангедок выглядят безнравственно. Мы ждем от крестоносцев бескорыстия, а оно не входило в их планы. Поиски собственной выгоды были неотъемлемой составляющей самой сути крестовых походов, которые сформировались на Западе в XII веке. В позднее Средневековье углубление религиозного чувства приблизит конец подобных кампаний.

Брам, март 1210 года «Они [крестоносцы] добрались до одного замка, который назывался Брам. Найдя замок готовым к обороне, они обложили его и взяли приступом за три дня безо всяких осадных машин. Людям из замка, которых было больше ста, они выкололи глаза и отрезали носы, оставив одному из них один глаз, чтоб тот отвел остальных в [замок] Кабаре для ума наших врагов».

Минерв, июль 1210 года «Аббат [папский легат Арно] приказал, чтобы сеньор замка и все, кто в замке был, хотя бы даже еретики, если они желают примириться с церковью и подчиниться ей, были отпущены живыми; а замок останется графу [Симону де Монфору]. Даже „законченные люди“, коих там было превеликое множество, могли бы быть отпущены, если хотят обратиться в католическую веру. Услышав такое, один благородный рыцарь, католик с головы до ног, де Мальвуазен понял, что еретики, для уничтожения которых крестоносцы пришли, могут быть отпущены на свободу. Испугавшись, как бы страх не заставил их выполнить то, что от них требовали наши, – ибо еретики, почитай, уже были в наших руках, – он воспротивился аббату и сказал в лицо, что наши на такое ни за что не согласятся. Аббат ему в ответ: „Не бойся, тех, кто захочет обратиться, я думаю, найдется очень немного“.

Лавор, май 1211 года «Вскоре из замка [Лавор] вывели сказанного Аймерика, который был сеньором Монреаля, и человек восемьдесят других рыцарей. Благородный граф [Симон де Монфор] предложил их всех повесить. Но когда вешали Аймерика, самого главного среди них, виселица обрушилась, так как из-за чрезмерной спешки ее плохо вкопали в землю. Граф, видя, какая отсюда может выйти заминка, велел перебить остальных. Крестоносцы набросились на них с превеликой охотой и, не сходя с места, перебили всех так быстро, как только у них получилось. Хозяйку замка, которая приходилась Аймерику сестрой и была наихудшей еретичкой, бросили в колодец и по воле графа забросали камнями. Несметное число еретиков наши крестоносцы сожгли с большой радостью».

С ересью катаров сопряжена, наверное, самая значительная новация в истории монашества со времен его распространения на Западе, а именно – создание нищенствующих орденов. Один из хронистов пишет: «Нужно было, чтобы в нашей стране имелись ереси, дабы этот край и весь мир узрели славу и пользу братьев-проповедников». Нищенствующая братия не просто походила на «добрых людей», а фактически перенимала пастырский опыт еретических сект. Говоря без обиняков, она балансировала на грани между впадением в ересь и возвратом к первоначальной христианской бедности с самоизоляцией от мира зла. Только так могла быть услышана проповедь нищенствующих братьев. Святой Доминик, основатель ордена братьев-проповедников, или иначе доминиканцев, начал действовать в Лангедоке. Именно под Тулузой были устроены первые доминиканские монастыри.

«Где не действует благословение, подействует палка», – будто бы говорил святой Доминик. Святая инквизиция – другой оригинальный продукт той среды и эпохи. Она развилась в чрезвычайный церковный трибунал по делам о ереси. Чтобы этого достигнуть, то есть изъять предмет из компетенции традиционного суда епископа, в 1233 году Папа Римский Григорий IX доверил розыск еретиков доминиканцам. Даже по прошествии стольких веков нельзя не сочувствовать людям, угодившим в лапы инквизиции. Но как ни страшно такое сказать, она явилась для христианской церкви чем-то вроде требования времени. Старый епископский суд был всем хорош, но для решения новой задачи он не годился. В гуманном и благородном судебном поединке состязающихся сторон ереси было не одолеть. Поиск новых форм увенчался изобретением тайного следствия и тайного судопроизводства, налаженной системы доносов, расставленных подследственным ловушек, провокаций, пытки как средства исторгнуть признание и имена соучастников в преступлении против веры.

Чтобы лишить силы и уничтожить конкурирующую Церковь, требовалось найти и уничтожить ее главарей. Но еще важнее было их запугать и терроризировать, насадить новую религиозную атмосферу – взаимное недоверие и доносительство. Для раскаявшихся еретиков наказанием было временное или пожизненное заключение в крепости, покаянные паломничества или же ношение особого знака – желтого креста. Стоит заметить, что инквизиция обрекала на смерть немногих. Никакого сравнения со страшными временами альбигойских походов! Сжечь побольше норовили лишь светские власти, поскольку им переходило имущество жертв. Около 1255 года тулузский инквизитор, доминиканский монах Рено Шартрский в отчаянии обращается к Альфонсу де Пуатье по поводу самовольно сожженных еретиков, кому суд инквизиции назначил наказанием тюремный застенок. И это лишь один пример.