— А договориться? — спросил Алек. — Черта два я с собой сговорюсь!

— Вы спятили, ребята! — сказал Альд. — Рыбы небесные — и только!

— Ну и что? — сказала она. — Надо идти до конца.

А время уже сжималось вокруг. Они сжимали его все вместе, стягивали в упругий ком, в тяжелую душную скорлупу, и стало уже невозможно дышать, как тогда, в норе, подумал Альд, вот что это было, но время уже вырывалось из рук, распрямилось огромной пружиной и вышибло их далеко вперед. И они к костру…

— Свои! — негромко ответил Альд, и лучеметы отправились по местам, а люди раздвинулись, пропуская пришельцев к огню…

— Стойте! — воскликнул Альд. Не тот, что еще подходил, а тот, что сидел у огня. Он уже не сидел, а вскочил. И Алек, что спал у огня. Он уже не сидел, а вскочил. И Алек, что спал у огня, уже не спал, а держал в руках лучемет, но Инта, что была у костра, положила руку ему на плечо.

— Тише, — сказала Инта — та, что пришла.

Они обе глядели друг на друга, не отрывая глаз.

А я еще ничего, подумала вдруг она. Оказывается, меня еще можно любить.

— Мы уже были там, — сказала она — себе. — Мы пошли на прорыв, а вышли к Городу. Мы шли из степи, а они вышли из Города, и начался бой — тот самый. И мы палили в себя с обеих сторон — пока не поняли…

— Ты врешь! — зарычал Эфлал и выпрыгнул из-за костра. Он, и вытянувшись, был ей по грудь — сутуленький гуманоид в багровой шерсти, и глазки его горели зеленым огнем.

— Посмотри на нас, — спокойно сказала она. — На меня и на нее.

— Это. Может. Быть. — рокотнул другой — огромный и черный. — Во времени. Я. Встречал. Себя.

— Врешь! — прорычал Эфлал. — Можно вырваться! Можно!

Они уже все окружили нас — и те, что сидели рядом с огнем, и те, что поодаль — они сдавили нас плотной стеной, душной, как кокон из времени, источающей ярость и страх, и мы — все шестеро — встали плечом к плечу, и уже не понять, кто из нас кто.

— Стойте! — воскликнул Альд (мой или ее) — Не будьте дураками, ребята! Давайте разбираться. Чего вы хотите? — спросил он нас — меня и меня — и я поняла, что это другой Альд. И я не стала отвечать — пусть он ответит себе.

— Вырваться, — ответил ему мой Альд. — Надоело ходить по кругу.

А Алеки хмуро глянули друг на друга и уставились на нас — меня и меня.

— Ты говоришь: мы были с обеих сторон?

— Да, — ответил он — себе. — Наверное, в Городе не так уж много… нас. Наверное, все мы деремся с обеих сторон. Прыгаем по времени, пока не сойдемся в одном мгновеньи.

Здорово говорит! подумали мы — я и я — и улыбнулись ему. Я только лишь становлюсь собой и начинаю думать, как я, а он свободен. Если мы вырвемся, подумали мы — я и я — он крепко припомнит мне свой Латорн.

— Ребята! — сказал мой Альд толпе — этим взглядам и этим лицам, и этому облаку злобы и страха. — Вы поймите: нас трое. Поодиночке и мы бы не догадались. Но нас трое, и мы думаем вместе. Алек! Ну, что ты молчишь, как колода?

Алеки усмехнулись и положили руки каждый на свой предмет. И сказали, недобро прищурясь в толпу:

— А ну, расступись, кто жить хочет. С меня хватит. Наигрался.

И пошли вперед — плечом к плечу — раздвигая нам путь в толпе.

— Стойте! — рявкнул Эфлал, и они обернулись к нему и лучеметы хмуро уставились на него. Но он не испугался — эта обезьянка с багровой шерстью, и обе мы — я и я — почувствовали, что он — командир, офицер, собрат. — Ат-ставить глупости! Все мы тут на-игрались! Т-ты! — длинной когтистой лапой он почти дотянулся до нас и пришлось поглядеть друг на друга, чтоб не сдернуть с плеча лучемет. — Знаешь выход?

— Нет, — ответили мы — я и я — и опять поглядели друг на друга, и она кивнула, уступая мне разговор.

— Мы пришли, чтобы остановить себя, — сказал я им. — И, наверное, шестеро могут больше, чем трое. Если мы вырвались из Легиона…

Как он глядел на нас, этот рыжий зверек! Адмирал, подумали мы — я и я — не меньше, чем адмирал. Неужели его как и нас гоняли с доски на доску в Легионе? Смешно, но мне вдруг захотелось стать во фрунт: руки по швам, и отвечать по уставу. Стыдное, сладкое чувство, но это вернулась я, именно я, та, что когда-то…

— Значит, сквозь время? — спокойно сказал Эфлал. Старая школа: спокойствие после разноса, кипяточком — и под холодный душ. Его зеленые глазки прошли по толпе, отодвинув ее назад и стало возможно дышать. И я почувствовала, как легко подчиняюсь его воле, я не знала, куда он меня поведет, но знала, что я пойду.

И только Альды торчали особняком, красивые упрямые оборванцы, и я испугалась за них, потому что если Эфлал…

— А ты? — спросил у них командир.

— Смотря куда, — ответил какой-то Альд.

— Куда-нибудь, — угрюмо сказал Эфлал. — За кольцо.

— Годится!

А время уже сжималось вокруг, и мы опять поглядели друг на друга — я и я — и схватились за руки, потому что я скоро останусь одна, единственная я, которая есть на свете. Какой уже нет на свете, подумала я, и наши руки сжались еще тесней. Я скоро останусь одна, подумала я — она, и буду только я, одна в своей скорлупе…

И нас уже не было — обеих — и не было всех остальных, не было совсем ничего, только тяжесть и духота, но и тяжести уже не было; небытие, несуществование, но я где-то была и как-то существовала, и знала, что я есть, и я существую, но тьма вдруг разлетелась горячим огнем, и я, наконец, перестала существовать.

Открыла глаза — и белый безжалостный свет… Высадка на Гианте. Мы десантная группа, черные на белом, и надо смести все огнем, пока не смели нас…

Она засмеялась. Короткий безрадостный смех, ведь после Гианта был Ивхар и был Ордален. Я помню — значит я существую, а если я существую, это значит, надо идти.

И она поднялась и пошла, черная на белом, и нет ни земли, ни неба, только безжалостное сияние и блестящая твердь под ногами.

— Алек! — закричала она. — Альд! — и слова угасли у самых губ, истаяли как дымок.

— Алек! — кричала она. — Альд! — но ни ответа, ни эха, и что-то толкнуло в грудь изнутри — холодный, костлявенький кулачок. Страх? подумала она, неужели страх? — и это было приятно, человеческое и живое: если страшно — значит, есть что терять.

И она пошла скорей, потому что страх все толкал изнутри, и ей не хотелось его терять. Облегчение новизны: все остальное было, и можно все угадать наперед, даже то, чего не было, и чего нельзя угадать.

Но и в этом тоже нет новизны: крик, гаснущий прямо у губ, и затихающий робкий страх.

Мой первый корабль, подумала вдруг она, старушка «Арит», тихоход планетарной охраны. И нежность: как я его любила!

Всего-навсего командир боевого расчета, лейтенантик с вылетом по зачету…

Нас бросили в печь отвлекающего маневра, мишень, разменная пешка в начале игры. А если бы я не стреляла? подумала вдруг она, но как я могла не стрелять, если была жива и генераторы были заряжены к залпу? Мы потеряли ход, и корабль горел, но огонь еще не дошел до боевого отсека, и цель сидела как раз на кружке наводки. Райдер — линкор класса ноль, ох, какая роскошная цель, он вспух далеким облачком света, и в нас всадили очередной залп.

— Как я могла уцелеть? — спросила она себя. — Мы были в скафандрах, но что такое скафандры, когда корабль превращается в свет? И все-таки я плыла среди звезд, и голос О'Брайена глухо метался в шлеме. Мой первый помощник, вечный сержант, проклятие всех командиров. В бою он держался, как надо, а теперь он меня поливал, полоскал в ядовитом настое ругательств, я даже не понимала, что он говорит, знала только: нельзя отвечать, и мне стало легче, когда он умолк. Оборвалось на полуслове, и я поняла: умер. Одна, как сейчас, подумала вдруг она, но тогда ведь не было страха, только тоска, потому что погиб мой корабль и умерли все, с кем я прослужила полгода, потому что я не могла не стрелять, хоть и знала, что убиваю нас всех, и знала, что это случиться еще не однажды: я буду любить корабли и людей, и буду стрелять и стрелять, убивая всех нас…