— Наверное, у вас было чувство, что вы уже умерли. А в таком состоянии ничто уже не может тронуть ваше сердце.

— У меня пока не возникало желания смириться и сказать мужу, что я даю ему развод. В нашей жизни ничто не изменилось, и муж продолжает возвращаться домой, хотя отношения испорчены безнадежно. В понедельник он просто бегом отправляется на работу. Радуется, наверное, что на обратном пути сможет увидеть ребенка. А в субботу возвращается домой почти ночью. Как подумаю, что ему приходится лгать, выкручиваться, чтобы увидеть свое дитя, так от сострадания сердце заходится…

Мы сидим друг против друга, глядя на это море, как два истукана, и молча обедаем. Мы даже не чувствуем вкуса того, что едим. Конечно, мы ни о чем не спорим… А это гораздо печальней, чем ссориться.

— Вы столкнулись с жестокостью жизни. Поздравлять тут не с чем, — сказала Юкико, выходя на балкон, и спросила:

— Сколько в этом доме квартир?

— Думаю, здесь живет семей шестьдесят.

— И в каждой квартире прекрасного дома с видом на море своя, особенная трагедия. Думаю, никакому писателю не под силу описать в романе весь трагизм человеческой жизни… — сказала Юкико с искренней печалью.

Фудзио Уно не мог находиться в своей комнате. Из-за строительных работ в доме целыми днями стоял невыносимый грохот. Мансарда Фудзио была на крыше, и мать сказала, что там-то, должно быть, шума не будет слышно. Но стоило Фудзио прилечь на футон, звуки начинали просачиваться со всех сторон — даже снизу из пола, из стен, — они словно вонзались в его тело.

К ним примешивался зычный голос Сабуро, командовавшего рабочими. Энтузиазм шурина вызывал дикое раздражение. И мать туда же. То ли ей передалось настроение Сабуро, то ли она радовалась «процветанию семейного дела», но она, не умолкая, болтала и щебетала. В душе Фудзио закипало отвращение, когда он смотрел, как мать пресмыкается.

Иногда Фудзио вспоминал женщин, с которыми его сводила судьба. Хотя две уже исчезли из этого мира, никакого отклика не последовало. «Ну и дела!» — удивлялся он.

С течением времени Фудзио даже пришел к мысли, что ему жаль этих двух женщин. Ёсико сама виновата, поэтому он и пошел на убийство. Но она так радовалась всякой ерунде — например, возможности принять ванну. Пусть она терпеть не могла учебу, но если она так любила принимать ванну, значит, что-то чувствовала, о чем-то думала.

А вот Ёко — Ёко была женщиной с «шиком», самой высокой планкой, до которой он мог дотянуться. Ему претила ее самоуверенность, но останься она в живых, недурно было бы иногда с ней встречаться. Когда Фудзио сдавил шею Ёко, то удивился, как легко, в отличие от Ёсико, она рассталась с жизнью. Ему казалось, что Ёко будет более упорной в борьбе за существование.

Когда Фудзио вспоминал о Хитоми, то удивлялся, какого тогда свалял дурака. Слишком уж он тогда развеселился — вот и забыл спросить у нее адрес или номер телефона. В самом деле, на удивление наивная и добродушная женщина. Жаль, что теперь ее не найти…

Благодаря счастливой случайности только она считает Фудзио благодетелем. По крайней мере, он спас ее от самоубийства, и в момент расставания Хитоми сказала: «Теперь я, похоже, совсем другая. Не та, что была утром». Возможно, это был комплимент, но прозвучал он слишком серьезно. Однако связаться с ней уже невозможно, и едва ли стоит надеяться на случайную с ней встречу.

Фудзио размышлял и о далекой Юкико Хате. Однако эта женщина мечтательница и гордячка. Он начал понимать, что она не из тех, кто по первому зову побежит на свидание.

Когда Фудзио сидел дома, то матери доставалось сполна. Поэтому, выпросив у нее денег, он старался исчезнуть. Тогда родители вздыхали с облегчением. Йокосука — город маленький, и Фудзио опасался встречи с болтливыми знакомыми. Поэтому расширил сферу своих развлечений до Иокогамы.

Последнее время Фудзио страдал расстройством желудка. Вероятно, из-за развратной неупорядоченной жизни. Ел он все только самое свежее, так что желудок «бунтовал», скорее всего, на нервной почве.

В тот день, проспав едва ли не до полудня, он, точно на службу, отправился развлекаться в Иокогаму, но по дороге почувствовал нестерпимую резь в животе. Он сошел на ближайшей станции и заскочил в туалет. Вернувшись на платформу, он ощутил, что воздух густо наполнен ароматами цветущей весны.

Фудзио некоторое время постоял под ветерком, потом в ожидании следующей электрички неторопливо прошелся до конца платформы, — и случайно увидел весьма интересную картину.

Окна салона красоты, находившиеся на одном уровне со станционной платформой, были открыты. Известно, что лучшего места для салона красоты не найти. Видимо, хозяин так и задумал, когда строил салон: люди в ожидании поезда могут рассматривать клиенток данного заведения.

Интересная мысль, — усмехнулся Фудзио. В давние времена в Есиваре[30] гостям показывали женщин за решеткой. Тут то же самое, только смотреть можно даром. Какой превосходный сюжет.

Кроме Фудзио нашелся еще один наблюдатель. Молодой человек, одетый в тренч. Пояс плаща по-провинциальному туго затянут, выражение глаз мужчины не разглядеть из-за темных очков. Оказаться в этом месте на малолюдной платформе можно было ради одной цели — понаблюдать за салоном.

Посетительниц в салоне было немного. Но и не мало. Три часа дня — самое время для домохозяек посетить подобное заведение.

Фудзио был изумлен бесстыдством женщин. Выставлять свою физиономию на всеобщее обозрение следует только в нормальном виде. А они обмотаны полотенцами и простынями, так что даже шеи не видно, на голове торчат, как куриные кости, палочки для перманентной завивки, а уж сами физиономии… И их разглядывают незнакомые мужчины! Подобное зрелище действует на нервы, так и хочется сказать: а вы разденьтесь и покажите себя всю!

Однако Фудзио не уходил. Дел у него все равно никаких не было. Он уже пропустил несколько электричек, как вдруг заметил еще одну клиентку. Та, потупившись, переминалась у входа в парикмахерскую. В первый момент Фудзио было решил, что это работница салона, зазывающая клиентов.

Потом одна из клиенток опустилась в кресло перед зеркалом у самого окна. Она, похоже, заметила Фудзио, хотя он ее до того момента не разглядел.

За то относительно короткое время, что они не встречались, Мидори слегка располнела, лицо округлилось. Ее мокрые волосы были длиннее, чем во время их семейной жизни.

На мгновение Фудзио захотелось куда-нибудь спрятаться. Но яркие лучи солнца били в окно с его стороны, Мидори была видна как на ладони. А вот ей, верно, плохо видно против солнечного света. Рассудив так, Фудзио решил понаблюдать за бывшей женой. Его переполняла злоба.

Он уже заметил, что все мастера в этом салоне, — мужчины. Мидори делала стрижку. По всему было видно, что она постоянная клиентка этого заведения. Вон как со смешками и ужимками переговаривается с мастером, очевидно, советуясь о модели прически. Потом мастер, будто играя, поднял ее волосы с плеч на макушку.

Мидори были явно приятны эти прикосновения. Однажды он видел подобную собачку. Маленькая, явно декоративной породы, собачонка просто из себя выходила, заливаясь лаем, когда ее ласково гладили по головке. Фудзио имел на этот счет свой взгляд. Если плоха аналогия с женщиной из «веселого квартала», то можно вспомнить зоопарк, где показывают зверей. В этом салоне происходит то же самое. Мужчина в тренче не спешил к подошедшей электричке, он, как и Фудзио, продолжал наблюдать. И не только он: вот уже и старичок, опираясь на палочку, приковылял к зрителям. Тут в Фудзио заклокотала ярость.

Старичок был в поношенной куртке, он опирался на палку, — видимо, ноги его уже совсем не слушались. Он едва шаркал, видимо, возраста был весьма почтенного. Приоткрыв рот, как слабоумный, рн без всякого выражения на лице пялился на женщин в салоне. В нем не было и намека на похотливость, но Фудзио просто нутром почуял потаенное сладострастие. Старичок и этот тип в тренче явно получали настоящее сексуальное удовольствие. Фудзио знал это по опыту службы в отеле.