— Умереть лучше после того, как увидишь Неаполь.

— Правда?

Про Неаполь Фудзио не подумал. Честно говоря, про Неаполь он ничего не знал.

— Красива Венеция или нет, — думаю, каждый человек решает сам, — ответила Ханако. — Есть люди, которые говорят, что, приехав туда, ощущают наркотическое великолепие упадка. Этот город, погружающийся в море, уже не спасти. А некоторые говорят, что, приехав туда, хорошо понимают, почему Италия не модернизируется. Во всяком случае, этот город был колыбелью венецианского купечества и, видимо, не отличался высокой нравственностью.

Для Ханако каналы Венеции были ужасающими. Камни причала у порталов домов были покрыты всякой дрянью и слизью, а порой и вода источала зловоние. Фундаменты зданий всегда пропитаны влагой и, кажется, страдают ревматизмом, как и живущие в них люди.

Пока Ханако распространялась о Венеции, Фудзио делал вид, что с восхищением слушает ее, а на самом деле обдумывал нечто иное. Что, если решиться и впрямь переспать с этой женщиной, какова будет цена?… — вот о чем он размышлял.

Подобные женщины высокомерны, и соблазнить их, вероятно, не так-то просто. Значит, их следует решительно атаковать… — думал Фудзио, с отсутствующим видом кивая головой. Однако его мечты не раз прерывались, и вовсе не потому, что Ханако была такой уж хорошей рассказчицей: просто она затрагивала темы, к которым невольно хотелось прислушаться.

Едва разговор зашел о Венеции, Ханако сказала, что пробыла там недолго; однако, послушав ее, Фудзио понял, какими обширными знаниями и какой памятью обладала эта женщина! Оказывается, Венеция получила свое имя, избавившись от владычества гуннов, и выражение «вени эциам», от которого произошло название города, означало, что после изгнания варваров, сюда «придет» еще больше людей, а Марко Поло и Казанова были гражданами Венеции.

Однако особый интерес Фудзио вызвал рассказ о том, что вплоть до XVI века в Венеции существовала рабовладельческая система. В этом маленьком городе жило свыше десяти тысяч куртизанок. Статус женщины был чрезвычайно низким, и нередко она вносилась в описи имущества богатого человека. Среди женщин Казановы были и монахини, которые часто становились дорогими куртизанками.

О моде на гомосексуализм и скотоложство Ханако говорила хладнокровно, изысканно, сдержанными словами, словно все это набило ей оскомину. Она намеренно избегала называть вещи своими именами и употребляла эвфемизмы. Однако это как раз звучало провокационно и возбуждающе.

— Вероятно, к тому, что называют роскошной красотой, неизбежно примешан аромат испорченности. Думаю, особенно интересен XV век, однако именно тогда произошел знаменитый случай: юношу убили его любовники в пылу наслаждения. После этого, говорят, куртизанкам Венеции разрешили стоять по ночам на перекрестках с обнаженной грудью.

Фудзио успел лишь мельком пролистать альбом, но фантазия уже рисовала ему очаровательных и жизнерадостных женщин с обнаженной грудью под светом уличных фонарей и город, похожий на скопище надгробий с высеченными на них людскими желаниями.

— Это сделали для того, чтобы венецианские мужчины прекратили заниматься сексом в извращенной форме.

— Не потому ли существовала содомия, что в Венеции было много бедняков, которые не могли купить женщину? Ведь и теперь, если нет денег, жену не купишь, таких стран сколько угодно, я где-то читал об этом…

— Более вероятно, что в Венеции все переплелось не только между мужчинами, а… даже между куртизанками и их клиентами. Видимо, так произошло потому, что женщин покупали зажиточные иностранцы, аристократы, а также католические священники. Религиозные заповеди — это особый вопрос, и дело не в бедности, если сексуальное влечение принимает извращенную форму. Скорее, венецианцы уже не могли получить наслаждение обычным способом.

— Да, вы правы. — Фудзио понемногу начинал понимать ситуацию. — Однако вы так все хорошо знаете! Надо иметь потрясающую эрудицию, чтобы так хорошо разбираться в истории края, куда вы, как говорите, ездили ненадолго.

— Это случайность. Просто мне довелось перевести одну книгу, где рассказывается о Венеции.

— И она только что была на полке среди других? Фудзио изобразил восторженный взгляд.

— Нет, прошло уже лет пять, поэтому в издательстве она, может быть, и сохранилась, но в магазинах ее давно раскупили.

— Как бы я хотел прочесть вашу книгу! Понизив голос, Фудзио добавил:

— Вы свободно говорите с мужчиной о сексе, что для японки нехарактерно. Это сознательно? Вы сторонница эмансипации женщин? — сказал Фудзио, вложив в свой вопрос частицу своей злобы. У него было ощущение, что он забросил крючок с наживкой из тухлого мяса. Если рыба по глупости клюнет, то точно отравится.

— Ничего подобного. Просто Венеция действительно была таким городом. К тому же, нельзя ведь считать, что разговоры о сексе — прерогатива мужчин? Женщины, разумеется, тоже имеют пол. А я, собственно, не феминист.[33]

— Конечно, не феминист. Потому что женщина, — подытожил Фудзио.

— Что такое феминист? Это человек, который выступает за равноправие мужчин и женщин, или участвует в движении за расширение прав женщин. Естественно, что среди них есть и женщины.

Фудзио был знаком лишь с японским бытовым значением слова «феминист», означающим мужчину, охочего до женщин, поэтому он почувствовал, что опозорился. От этого ему стало еще неприятнее.

Из стоящего перед ним чайника Фудзио налил еще одну чашку. Ханако ему объяснила: к настоящему черному чаю обязательно подают кипяток, поэтому Фудзио, решив, что в таком случае кипяток тоже нельзя не выпить, в последнюю чашку специально налил жидкий, как дождевая вода, чай и выпил, чем вызвал плохо скрытую презрительную усмешку Ханако.

Сэндвичи, пирожные, булочки, включая и порцию Ханако, были почти съедены, Фудзио уже оставалось только услышать от Ханако «до свидания», но он с ощущением удачно выбранного момента сказал: «Давайте займемся содомией». Однако его наглое предложение, которое, как он полагал, будет тут же наотрез отклонено, все-таки отвергнуто не было. Увидев это, Фудзио испытал такой интерес, что едва не подпрыгнул от предвкушения.

— Конечно, подобные вещи не говорят случайному человеку. Вот мой двоюродный брат, что умер в Венеции, был довольно сложной натурой.

Ханако лишь пристально смотрела в лицо Фудзио, ничего не отвечая. Этим она словно говорила, что будет готова поделиться своими впечатлениями только после того, как правильно поймет его.

— В моей семье я — самый отсталый, поэтому лишь мне он рассказывал о своей сексуальной жизни; теперь, встретив вас, я все по-настоящему уяснил.

— Что же вы уяснили?

— Уяснил, что он был бисексуален. — Говоря это, Фудзио чувствовал, что буквально заразился от Ханако присущими ей оборотами речи. — Одним словом, любил и мужчин, и женщин. Правда. И от этого сильно страдал. «Почему невозможно любить и тех, и других?» — спрашивал он. В то время я многого не понимал, не то, что теперь, поэтому не мог дать ему хорошего совета. Если бы я с вами встретился раньше, думаю, все было бы иначе, это — судьба. Он говорил: «Когда встречаюсь с тобой, отдыхаю душой». А мы ведь даже не братья, но он очень любил меня, хотя у меня нет ни образования, ни талантов.

Фудзио иногда чувствовал, что его россказни о своей жизни принимают шаблонную форму. Наверное, все из-за того, что он смотрит слишком много низкопробных кинофильмов. Что касается секса, то в действительности Фудзио не представлял, встречаются ли в этом мире настоящие бисексуалы — существа, владеющие двумя мечами. Вот почему и рассуждал об этом как бы «наощупь».

— Он говорил, что порой в постели старается не смотреть в лицо партнера. Особенно если это женщина, поскольку она для него сразу становилась Девой Марией. А тогда заниматься сексом становилось невозможно. Мешает духовная сущность. И вот сейчас я вдруг удивительно хорошо его понял. Если, например, я бы занялся сексом с таким интеллигентным человеком, как вы, то хотел бы превратиться в вашу собачку. Воистину, венецианцы тонко чувствовали оттенки любви. Какое же это моральное разложение? Почему же люди не могут понять их? А ведь среди них было, наверное, немало выдающихся, замечательных ученых.