— Чем занимаюсь? — Фудзио сделал вид, что вопрос привел его в легкое замешательство. — Я… как бы это получше сказать… Моя работа имеет отношение ко всему земному шару.

— Она связана с финансами?

— Финансы и все такое, что за мелочность? Я — поэт. Тем и интересен.

— Ух ты, здорово как!

— Правда, к настоящему времени выпустил лишь один сборник стихов. И тот под псевдонимом.

— А какой у вас псевдоним?

— Потом скажу.

— Я тоже пишу стихи. Правда, никому еще не показывала.

— У меня в семье все были против того, чтобы я стал поэтом. — врал Фудзио. — Только мать поддерживала. Даже когда я отказывался ходить в школу, мать продолжала верить в мой талант.

— Завидую. А мои домашние безнадежны. Талдычат, что если не буду ходить в школу, то ничего из меня не получится.

— Почему же ты не хочешь ходить в школу?

— Почему?…

— Можешь не стесняться. Я ведь имею собственный опыт нелегких отношений со школой.

— Да я не стесняюсь. У меня английский не идет. Может, это мой дурной характер — из-за него все… Я думала, что если меня оставят в покое, то потом я потихоньку все наверстаю. Главное, чтобы меня не торопили. Но куда там — начались ругань, придирки, в школе из меня дуру делали, вот я окончательно и расхотела туда ходить.

— Так-так. Такие учителя, они вроде садистов.

— Пусть думают, что я дура. Но в отличие от меня они даже книг в руки не берут… Я, как перестала ходить в школу, сразу же стала много читать. Мама, когда слышит музыку из моей комнаты, наверное, думает, что я весь день только плеер и гоняю. А я и книги читаю. Но она этого совершенно не понимает. Считает, что под музыку невозможно читать…

— Ерунда! У меня стихи лучше всего складываются в электричке…

— Я понимаю вас. Потом, и с друзьями поговорить даже не о чем… Они только сплетничают, моды обсуждают, об учителях злословят. Причем на каком-то обезьяньем наречии. Учитель попросит что-нибудь объяснить — но большинство ничего и сказать не может. А я могу, но тогда меня назовут выскочкой, и я молчу. Вот почему, может быть, думают, что и я не могу.

— Так взрослых, у которых глаз нет, слишком много.

— На уроках шум, гам, все только и знают, что трепаться. А учителя и не требуют тишины. Мол, это естественно. Меня это достало. Я попыталась было им объяснить, что в таких условиях не могу учиться. В итоге меня назвали бунтаркой, я плюнула и решила больше не выступать.

Дзюн Юдзуки выглядела спокойной, но Фудзио чувствовал, что она в большом восторге. Если посмотреть со стороны, то их можно принять за дружных брата и сестру, — дал он волю воображению.

Подойдя к машине, они синхронно открыли дверцы и уселись. Но в грязном, захламленном салоне машины, который Фудзио, насколько помнится, давно не убирал, стоял устойчивый кислый запах, огорчивший его.

— Подожди. Что это так отвратительно пахнет? Не завалялась ли какая тухлятина?

Определенно это был запах трупа, к которому Фудзио прикасался руками.

— Ничего. Все машины, и новые, и старые, как-то странно пахнут.

— Ты правильно говоришь. Почему же такие разумные речи не оценили в школе?

Фудзио вывел машину, но еще не решил, отвезти ли Дзюн посмотреть море. Никакой обеспокоенности на ее лице не было.

— Вот в школе почти ни с кем не удавалось найти общий язык.

— У меня тоже так, — сказал Фудзио. — Меня и в школе не понимали, и в жизни совершенно не понимают.

— Значит, поэтому вы пишете стихи, да?

— Да. Ведь поэт — это человек со свободной душой.

— У меня мечта — поселиться где-нибудь в горной хижине.

— В горах холодно. Ты знаешь об этом?

— Ничего, что холодно. Когда я была маленькой, кто-то подарил мне календарь с фотографиями Альп. Я окончательно и бесповоротно влюбилась в эти пейзажи и захотела когда-нибудь побывать в Альпах. Если бы, отказавшись посещать школу, я могла оказаться в таком месте, где есть одни горы, я бы почувствовала, что могу жить спокойно, даже если бы окружающие люди говорили, как это странно. В горах у человека есть маленькая проблема — отсутствие друга. К тому же окружающих людей в таком месте совсем мало.

— Тогда я приду в твою горную хижину писать стихи, — сказал Фудзио и сам вдруг в это поверил.

— У меня был мальчик, в которого я влюбилась.

— Вот как!

— Однако он меня не любил, и что мне было делать?

— Дурной парень. Скажи, как его имя. Я пойду и разберусь с ним.

— Не-е, не надо. Я всю жизнь проведу на своей горе, в одиночестве, думая о нем. Тогда он всю жизнь будет принадлежать только мне.

— Ты потом еще не раз влюбишься.

— Это, конечно, тоже хорошо. Но я не понимаю, почему для этого сперва нужно закончить школу, как говорят мама и учителя.

— Я тоже не понимаю.

— Если взрослые так говорят, то вроде бы им следует верить. Но ведь и взрослые, бывает, ошибаются.

— Разумеется. Они хоть и считаются взрослыми, но…

— Но сами как дети, — Фудзио прибавил газу. Он пребывал в благодушном настроении.

Когда он пригласил Дзюн, то поначалу, как обычно, намеревался поехать с ней в какой-нибудь симпатичный ресторанчик с умеренными ценами, а оттуда направиться в какой-нибудь отель. Желательно, в тот, где еще не бывал, оригинальной направленности. Однако, беседуя с Дзюн, он чувствовал, что это желание почему-то стало исчезать.

— Послушайте, можно я с вами посоветуюсь? — спросила Дзюн слегка изменившимся тоном.

— Конечно можно.

— Вот в чем дело. Я постоянно оказываюсь в унизительном положении. Каждое утро — очередной скандал. Как всегда, с вечера я собираюсь на следующий день непременно пойти в школу, аккуратно готовлюсь к этому, но, когда просыпаюсь утром, ни за что не могу заставить себя идти. Мама беспокоится, почему я не могу ходить в школу. А я, когда ищу причину этого, почему-то чувствую только, что мое тело совершенно разбито.

Тогда мама заявляет, что это мои капризы. А я отвечаю, что это не так. Папа только из-за нежелания слышать весь этот шум, спит до последней минуты и второпях, даже не распробовав завтрака, уходит из дому. Мама опять сердится, говоря, что я безответственная. И так до бесконечности.

Когда такое происходит, я уже чувствую, что у меня нет надежды на будущее; если остаюсь дома, то начинаю ощущать, что нет ни дня, ни ночи, ни лета, ни зимы, словно бы время остановилось; даже есть не хочется — все невкусное.

«И у меня так же», — подумал Фудзио, но вслух этого не сказал.

— А сегодня ты как ушла из дому? Тайком или демонстративно? Может, сказала, что отправляешься покупать компакт-диск?

— Я все открыто говорю. Мама сегодня отправилась на поминальную службу к родственникам, а я прямо сказала ей, что во второй половине дня пойду посмотреть диски. Мама промолчала…

— Но прогуливать ведь нравится? — спросил Фудзио непринужденным тоном. — Хоть и переживаешь от сознания своей вины, но прогулять школу все равно тянет? Невозможно вдруг построить горную хижину, поэтому сейчас у тебя, вероятно, есть какое-нибудь другое занятие, которое ты, пусть немного, но по-настоящему любишь?

— Я вот готовить люблю. Если жить среди людей, то хорошо бы преподавать кулинарию. Я привереда. Если мама покупает соус для салата, я сама делаю такой же, только гораздо вкуснее. Думаю, что из меня мог бы выйти отличный преподаватель кулинарии.

— Ну, раз так, то давай уже теперь самостоятельно изучай разные блюда. Читай книги о кулинарии, а потом, ведь если хочешь заниматься, например, французской кухней, то надо знать французский язык. Там ведь все блюда называются по-французски. И еще — как это сказать? — есть исторические моменты. История французского двора, или, вот, явления культуры. А неплохо бы поехать во Францию на стажировку? Несомненно, наступает эпоха, когда женщина может быть даже шеф-поваром.

Фудзио сделал вид, будто немного разбирается в подготовке кулинаров.

— Как подумаешь, что можно не ходить в школу, так на душе сразу становится радостно, — сказала Дзюн Юдзуки. — Возникает ощущение, что можешь многое свершить. Я ведь не говорю, что не люблю учиться.