Вряд ли удастся описать словами те чувства, которые вызвал во мне Париж при первом знакомстве. Многие мои ровесники в Гаскони, даже те контрабандисты, от дружбы с которыми предостерегал меня отец, втайне мечтали об этом городе. Разумеется, Париж был не просто городом и даже не просто столицей Франции – он был местом, где сбываются мечты, самые смелые и даже сказочные. Здесь и только здесь можно было достичь славы, богатства и положения. Я был честолюбив – не больше, но и не меньше прочих, я знал себе цену (возможно, она была немного завышена), я был уверен в себе, несмотря на предотъездные события, временами погружавшие меня в уныние. Словом, я был типичным молодым гасконцем, мечтавшим завоевать Париж. И оглядывал я вожделенный город взором завоевателя, а не просителя – даром, что армия моя состояла из двух человек. Химеры Собора Парижской богоматери, мрачная громада Бастилии, словно продавливавшая землю тяжестью зубчатых стен, даже старый королевский Лувр – все это я оценивал будто собственность, доставшуюся мне по праву сильного. Читатель поймет и простит подобные чувства, если вспомнит, что было мне от роду всего-то восемнадцать лет.

Я въехал в Париж через Сен-Антуанские ворота, миновав по дороге городок Менг, который я поначалу принял за сам Париж – настолько он казался многолюдным и шумным по сравнению с моим родным Ланном. Нечего и говорить, что столица тем более произвела на меня при первом знакомстве ошеломляющее впечатление. Мы с Мушкетоном следовали узкими живописными улочками, так не похожими на хорошо знакомые мне улицы По и Тарба. От пестрых толп торговцев, носильщиков и цветочниц у меня рябило в глазах, а палатки фокусников на Новом мосту поразили мое воображение больше, чем мрачноватый дворец короля Людовика XIII. Я поражался бесконечным караванам барж, следовавших по Сене; лепившиеся по обе стороны реки лачуги бедняков напоминали муравейник, а набережная Железного лома походила на огромный арсенал, раскинувшийся под открытым небом. Здесь можно было задешево купить любое оружие – от мечей времен короля Генриха II и до отличных клинков для шпаги.

Впрочем, вскорости я перестал обращать внимание на дома и строения, на лавки и мастерские. Куда больше меня заинтересовали люди, парижане. Они казались мне удивительно шумными и богато одетыми. Заметив, что моя персона, в свою очередь, вызывает у горожан ответное внимание, я пришпорил Вулкана, а левую руку горделиво положил на эфес отцовской шпаги. Увы! Стать моего коня и моя собственная искусная посадка, даже то, что меня сопровождал верховой слуга, не произвели на парижан ровным счетом никакого впечатления. Разве что некоторые, скользнув взглядом по пистолетам, притороченным к седлу, и мушкету, покоившемуся на широких плечах Мушкетона, спешно уступали дорогу.

Я остановился в харчевне, недалеко от городских ворот и поручил Мушкетону разыскать сносное жилье. Пока же, избавившись, наконец, от печальных мыслей, я с удовольствием пробовал местное вино (оно показалось мне превосходным), разглядывал сидевших за соседними столами (они выглядели довольными жизнью и веселыми людьми) и мечтал о той минуте, когда, наконец-то, надену голубой мушкетерский плащ[3] с крестами и королевскими лилиями (минута казалась мне совсем близкой). Воздух Парижа словно зарядил меня той изрядной долей оптимизма, которую я едва не утратил в дороге.

Вернувшись, слуга сообщил, что ему порекомендовали район, именуемый «Юдолью печали». Там проще всего было снять жилье для приезжего – во-первых, недорого, во-вторых – недалеко от гвардейских казарм, в–третьих – вполне прилично.

Правдой оказалось только первое утверждение. Жилье здесь действительно стоило недорого. Можно даже сказать, дешевле, чем в любом другом месте Парижа. Причина была в том, что строения на этой набережной, зажатой между Новым мостом и мостом Менял, с завидной регулярностью смывало в Сену при каждом мало-мальски серьезном наводнении. Потому и жилища эти представляли собою жалкие лачуги, а кабаки и прочие увеселительные заведения вызывали стойкое стремление к длительному посту и полному воздержанию. Тем не менее, я с удивлением обнаружил, что вечерами здесь было многолюдно, причем большая часть завсегдатаев были военные: швейцарцы, мушкетеры, гвардейцы других рот. Что же до близости к гвардейским казармам – это оказалось чистой выдумкой: казармы мушкетеров, как и других рот «Мэзон дю Руа», располагались в Немурском предместье. О приличиях же речь не шла вообще.

Из всего, что можно было найти для временного ночлега, я выбрал одно помещение, относительно чистое и удобное – во втором этаже заведения «Старый Рыбак». Первый этаж занимала таверна, а комнаты второго хозяин сдавал провинциалам вроде меня. Я заплатил за месяц вперед, после чего сразу же отправился на разведку. Мушкетон с моего позволения занялся тем, что он называл «своим ремеслом».

К большому смущению, я обнаружил, что мое платье, казавшееся мне всегда изысканным и даже щегольским, совсем не воспринималось парижанами точно так же. В их глазах я был типичным провинциалом, обрядившимся по испанской моде – как одевались во времена славного короля Генриха. Поэтому мне пришлось потратить деньги не только на приобретение двух запасных клинков на набережной Железного лома, но и переоблачиться в более современную одежду, расставшись со старомодными короткими штанами и длиннополым камзолом, застегивавшимся на крючки до самой шеи. Вместо них на мне теперь красовались темно-коричневый кожаный колет, плотно облегавший фигуру, свободного покроя кюлоты из синего бархата, украшенные по шву и ниже колен синими же шелковыми лентами. Не мог я отказать себе и в высоких ботфортах с красными каблуками. Бархатный берет, обычный для моих родных мест, я тоже сменил на широкополую шляпу с перьями. Довершил же мое новое облачение длинный плащ из алого бархата, восхитивший меня, едва я его увидел у торговца на набережной Сены. Теперь я был обряжен в платье не только современное, но и весьма воинственное – благодаря алому плащу и длинной отцовской шпаге. Я бы, пожалуй, и оба пистолета носил с собою, но Мушкетон заметил, что городские власти, возможно, на ношение пистолетов смотрят косо.

Словом, потратив добрую половину денег на обновление платья, я самоуверенно полагал, что никаких преград для достижения поставленной цели у меня нет. Увы... Первые же шаги в направлении желанного поприща показали мне с ужасающей ясностью, что никаких шансов на вступление в какую-нибудь гвардейскую роту я не имею и что, скорее всего, мне придется завербоваться в армию простым солдатом – благо войны случаются во все времена. В особняке графа де Тревиля на улице Старой Голубятни меня не приняли. Корнет роты господин де Мопертьюи, мой ровесник, вежливо объяснил мне, что вакансий сейчас нет и в ближайшее время не предвидится. Тот же прием ждал меня и в гвардейской роте барона Дезэсара – зятя Тревиля. Памятуя слова отца о плохих отношениях с Тревилем, я не смог воспользоваться даже такой лазейкой, как происхождение – хотя уже успел узнать, что землякам-гасконцам командир мушкетеров старается помочь. Я попытал счастья в других подразделениях гвардейского корпуса. Увы! И в жандармской роте, и в роте легкой кавалерии результаты были те же. Сейчас не могу сказать, почему мне не пришло в голову обратиться еще и в роту мушкетеров первого министра – его высокопреосвященства кардинала Ришелье. Во всяком случае, «красные» мушкетеры оказалась единственным подразделением, в которое я почему-то не пытался поступить. Я даже набрался решимости (или молодого нахальства) явиться к командующему всей королевской гвардией – самому генерал-полковнику д’Эпернону. К счастью для меня, герцога в тот момент не оказалось в Париже. К счастью – потому что отчаяние мое достигло предела. Я мог учинить беспорядки во дворце д’Эпернона, после чего сгинуть – уже навсегда – в стенах Бастилии. Как я уже говорил, герцог оказался в отъезде. Благодаря этому Бастилия лишилась в лице моей особы непокорного узника, я же сохранил крохотный шанс на зачисление в гвардию – или, в крайнем случае, в какой-нибудь армейский полк. Но для последнего не хватало самой малости – начала военных действий. В трактирах и передних важных лиц, правда, поговаривали об ожидаемой осаде протестантской Ла-Рошели и, как следствие, возможной войне с англичанами. Пока это оставалось вопросом хоть и ближайшего, но все-таки будущего. Сегодняшний же день рисовался мне в черных тонах.