Вождь мирового пролетариата формулирует четко: либо твердый рубль и буржуазия, шкурно заинтересованная в наполнении рынка товаром. Тогда слесарь с маузером, а вместе с ним и демиург В.И. Ульянов становятся лишней деталью политического ландшафта. Либо, наоборот, вся власть советам, и тогда лишней («опасной») деталью ландшафта становятся полноценные деньги. А вслед за ними и рынок, насыщенный потребительскими товарами.

Извините, если получается занудно. Но надо же когда-то объяснить Паршеву и его сторонникам, что деревянный рубль появился не как следствие климатической катастрофы, а как следствие катастрофы совершенно другого рода. Когда нормальный экономический механизм, где производители конкурируют за твердый рубль и поэтому вынуждены повышать эффективность, производительность труда, экономить ресурсы и т. п., был насильственно заменен политически грамотным слесарем. Главная задача которого — удержать власть в руках диктатуры пролетариата. Диктатура победила не потому, что лучше и больше производила, а потому что быстрей и решительней стреляла. Экономика, естественно, грохнулась. И с тех пор у ленинской гвардии постоянная головная боль: следить, чтобы в России не возродилась конкурентоспособная модель хозяйства, связанные с ней нормальные деньги и класс более эффективных экономических агентов.

Довольно странно ожидать от такого государства и от такой валюты сильных позиций на мировом рынке. И русская зима здесь никаким боком не виновата.

К 1921 г. страна распростерта в невиданном доселе повсеместном голоде. Ленин все-таки отступает от коммунистических догм и провозглашает Новую экономическую политику. Преодолевая сопротивление разохотившихся товарищей с маузерами, которые требовали продолжения административного банкета. Новая политика начинается с возвращения к твердой валюте — золотому червонцу.

Некий секретарь райкома партии простодушно рассказывает, как это смотрелось в Донбассе: «Раньше там жили богато, а в голод после 1921 года люди умирали, были даже случаи людоедства». Но с 1924 года сельское хозяйство уже «…поднималось как на дрожжах. Стимулятором послужила ленинская политика НЭПа, ставшая двигателем частной инициативы. В результате сельское хозяйство быстро восстановилось до дореволюционного уровня, а кое в чем его превзошло. Продуктов в 1925 г. у нас было сколько угодно и по дешевке. После 1922 года с его голодом и людоедством теперь настало изобилие продуктов… Это было просто чудо».

Чудо и есть. Шутка ли, климат поменялся. А всего-то делов — слесарей попросили передохнуть в сторонке, а твердому червонцу позволили возродить рынок. Еда появилась, диктатура пролетариата скукожилась. Всем стало легче. Кроме больших и малых диктаторов. О чем партийный активист из Донбасса (его звали Никита Хрущев, «Воспоминания», Москва, МН, 1999) и повествует с наивностью младенца.

Однако где рынок, там и буржуазия. Она усиливается. Может перехватить сначала экономическую, а затем и политическую власть. Значит, пора опять душить. Тут на авансцену выходит И.В. Сталин, лучший в мире специалист по диктатуре.

Логика у Сталина чисто ленинская, образца 1918 года. Пролетарская административная экономика неконкурентоспособна против кулака и нэпмана. Следовательно, опять конкуренцию переводим из экономики, где НЭП сильнее, в сферу насилия, где все козыри на руках у военизированной партии и ЧК. Новая волна истребления начинаются с установления заниженных закупочных госцен на хлеб и запрета на свободную торговлю. Производитель, естественно, отказывается торговать себе в убыток. «Саботирует», в партийной терминологии. Но, имея общий приватный интерес с покупателем (который хочет кушать и потому готов вывернуться наизнанку, но заплатить), не прочь продать хлеб, минуя административные запреты, за золотую валюту.

Значит, и червонец придется уничтожить. Хлеб, как правильно формулирует Сталин, — «валюта валют». Он, как и положено нормальному товару, скапливается на руках конкурентоспособных людей, способных разумно организовать производство.

Чтобы уничтожить класс этих людей и вернуть себе руководящую и направляющую роль, Сталин соглашается оставить страну без хлеба и без червонца. Значит, еще один цикл голода и смертей.

Вот как видится ситуация Сталину, только что установившему фиксированную закупочную цену на хлеб (заведомо ниже рыночной). «…Так как всегда имеются на рынке люди, всякие спекулянты и скупщики, которые могут заплатить за хлеб втрое больше, и так как мы не можем угнаться за спекулянтами, ибо они покупают всего какой-нибудь десяток миллионов пудов, а нам надо покупать сотни миллионов пудов, то держатели хлеба все равно будут придерживать хлеб, ожидая дальнейшего повышения цен» (И. Сталин. «О правом уклоне в ВКП(б)», апрель 1929 г.).

Иными словами, Сталин вслед за Лениным признает некомпетентность советской бюрократической экономики и кивает на коварный характер твердой (хотя уже своей, пролетарской) валюты: опять стеклась, подлая, в руки классового врага. Свою неконкурентоспособность он объясняет весьма оригинально: слишком велик объем закупок. Вообще-то принято считать, что у крупного покупателя на рынке всегда преимущество. Ну, да бог с ним. Не в первый раз врет и не в последний.

Главное, суть ясна: оставлять экономику без своего прямого руководства диктатура пролетариата не намерена. Сталин не скрывает, что решает не экономическую, а политическую задачу. Установив заниженные цены, партия осознанно останавливает рыночный «самотек» хлеба. Ее задача не обеспечить расцвет экономики, а сломить классового врага. Опираясь на слесарей с маузерами, отобрать «валюту валют» силой.

Изничтожая «правых уклонистов», которые считали, что государство должно «сманеврировать ценами» и предложить хлеботорговцам нормальную рыночную плату, Сталин негодует: «Нетрудно понять, что такое «маневрирование» ценами не может не привести к полной ликвидации советской политики цен, к ликвидации регулирующей роли государства на рынке и к полному развязыванию мелкобуржуазной стихии… Ясно, что партия не может стать на этот гибельный путь».

Для кого гибельный путь? Для диктатуры пролетариата и для ее «регулирующей роли». Поэтому Вождь уверенно сворачивает на другую дорогу. Гибельную для экономики и крестьянства. Власть дороже экономики. Во второй раз за 10 с небольшим лет в России осознанно и целеустремленно утверждается заведомо менее конкурентоспособная версия хозяйства с деревянной валютой, голодомором и карточным снабжением.

Но зато с диктатурой и великим Вождем.

Умный Паршев потом все это объяснит климатом. Впрочем, применительно к коллективизации такие люди обычно рассказывают о необходимости срочно провести индустриализацию, для чего надо было перекачать ресурсы из села в город и т. п. Так, во всяком случае, трактует свою политику сам Сталин. Это ближе к делу, хотя бы потому, что объясняет выбор экономических приоритетов не происками природы, а политической стратегией. Плохая стратегия или хорошая — вопрос второй. Важно, что качество валюты в СССР определялось не температурами января, а вполне конкретными решениями партии и правительства. Это было очевидно и тогда, и, тем более, сейчас. Спасительная идея насчет климата родилась много позже, когда окончательно выяснилось, что избранная стратегия в конечном итоге сделала самую богатую страну мира экономически неконкурентоспособной. И все сказки про более высокую производительность социалистического труда, про повышение благосостояния трудящихся, свободный труд свободных людей и пр. — не более чем примитивная пропаганда.

Достойной восхищения социокультурной особенностью совка является способность во все это искренне верить. Они, похоже, так и умрут с убеждением, что Ленин, Троцкий, Сталин, Дзержинский и прочие головорезы с идеологией боролись не за полную и ничем не ограниченную личную власть, а за интересы народа и мирового прогресса.