Производство, писал Сен-Симон, – единственная разумная цель всякого общества. Все – через промышленность. Расцвет общества зависит от ее успехов.

Отсюда следовал логический вывод: чтобы достичь этого расцвета для всех, нужно всем трудиться. Получалось же в те времена по-другому – несправедливо и неразумно. Трудящиеся прозябают, нетрудящиеся – блаженствуют. Поэтому уже в 1802 году в «Письмах женевского обитателя» главная особенность будущего общества выражена так: «Все люди будут работать».

Сам мыслитель работал увлеченно и самозабвенно. Бывший граф полностью разорился и днем работает переписчиком. А ночью он пишет не переводя дыхания. «Вот уже две недели я питаюсь хлебом и водой, живу без огня, я все продал вплоть до моей одежды, чтобы оплатить издержки на переписывание моих трудов». И все же, подчеркивает он, самый счастливый человек – это тот, кто трудится. Самая счастливая семья та, члены которой с пользой употребляют свое время. Наконец, самый счастливый народ – это тот, в котором меньше всего неработающих людей. Поэтому, делает вывод Сен-Симон, человечество пользовалось бы всем счастьем, на какое оно может претендовать, если бы не было праздных людей. А еще через десять лет в «Параболе» он уже со сдержанной, но неукротимой яростью говорит об этих праздных и бесполезных людях.

В будущем главная роль будет принадлежать тем, кто проявил себя в промышленности, в науке, в искусстве.

«Каждому по способностям и каждой способности по ее делам» – так определили сен-симонисты принцип будущего общества.

Здесь Сен-Симон сказал свое совершенно новое слово. Не однотонный уравнительный мир мечтателей восемнадцатого века, а яркий, противоречивый мир различных людей с неодинаковыми способностями, разнообразными склонностями и потребностями – таким предстает будущее человеческого общества на страницах книг Сен-Симона.

В этом обществе нужно будет управлять не людьми, а вещами. Люди будут трудиться увлеченно, каждый по своим способностям. Все отношения упростятся, и поддерживать порядок смогут все граждане, без специальных групп людей, которые только и заняты поддержанием порядка. Государства в обычном смысле слова не будет, оно отомрет. В смутной и неразвитой еще форме Сен-Симон предугадал многое.

И одно из главных его предвидений – это необходимость планирования и управления производством.

Управление вещами… А это и означает централизованный план. Не мелкие кустарные мастерские и дикие фабрики, производящие, что выгодно, не считаясь с тем, что действительно нужно обществу. Крупные предприятия, выпускающие то, что нужно людям, – вот мечта Сен-Симона. Этими предприятиями управляет единое учреждение. Оно выделяет деньги, материалы, изучает потребности людей. Иначе говоря – разумно организует производство.

Эти предвидения Сен-Симона Ленин назвал гениальной догадкой.

Кто же будет управлять обществом?

Духовная власть, то есть обучение и воспитание людей, должна принадлежать ученым. А светская, то есть реальное экономическое руководство, – промышленникам, иначе говоря – фабрикантам, купцам, банкирам. Причем и те и другие действуют не в своих личных интересах, а в интересах всего общества. Они как бы доверенные лица этого общества, общественные чиновники.

Таким видел новый, будущий мир Сен-Симон. Это должен быть разумный и организованный мир.

С высоты нашего времени отчетливо видно, где и в чем заблуждался Анри Сен-Симон.

Он очень смутно видел пути к новому миру, полагался на проповедь своих идей, их ясность и очевидность. Но история не классная комната с доской и схемами, и люди не ученики. Мало выдвинуть верную идею и доказать ее верность. Это необходимо, но совершенно недостаточно. Пока идея мыслителя и пророка не стала внутренним убеждением масс, действующих и борющихся, до той поры она всего лишь идея. Мысль Сен-Симона направлялась к социалистической цели, он первым осознал, что «промышленный класс» неоднороден, что велики различия между рабочими и банкирами, хозяевами мануфактур. По словам Маркса, в конце жизни Сен-Симон «прямо выступил от лица рабочего класса». Он не напрасно променял дворцовые залы на полутемную конуру переписчика в ломбарде, балы и маскарады – на бессонные ночи за письменным столом.

Великая цель – стремление к справедливости – придавала силы. Тяжелобольным, накануне смерти Сен-Симон писал: «Помните, что для совершения великих дел необходимо страстное увлечение. Целью всех трудов моей жизни было создание всем членам общества широких возможностей для развития их способностей».

У старого средневекового короля Карла Великого был разветвленный род и много потомков – придворных, военных, чиновников. Все они воевали, пировали, убивали верных слуг и неверных мусульман, расширяли свои поместья и служили законному королю.

И лишь один из них отдал свою жизнь не королю и не церкви, не деньгам и не землям, а людям, человеческому счастью и справедливости.

В то время как на европейском континенте – от Москвы и до Парижа – бушевали бури, на британских островах, казалось, царило спокойствие. Но это было очень обманчивое спокойствие.

Промышленный переворот изменил не только производство, он всколыхнул, взбудоражил всю Англию. Страна стала за несколько десятилетий иной, не похожей на страны континентальной Европы. Казалось бы, расстояние между ними ничтожное – узкий тридцатикилометровый пролив. Но за этим проливом на острове лежала совершенно иная страна – новый промышленный мир, капиталистический мир машин, где людям становилось все теснее и неуютнее. Французский ученый де Сен-Фон, побывавший в конце восемнадцатого века в Англии, писал, как его поразили заводы: «Это зрелище столь же новое, сколь интересное. Этих мастерских так много, что воздух нагрет от них на далеком пространстве и ночью все блестит огнем и светом». Такое зрелище было необычным даже для путешественника, приехавшего не из какого-либо сонного дунайского княжества или персидской провинции, а из соседней стремительной Франции. Машины на прядильных и ткацких фабриках, паровые машины, плавленная в тиглях отличная сталь, каналы, по которым тянулись баржи с каменным углем для доменных печей, биржа, управляющая торговлей всего мира, – такой представала Англия каждому, кто сходил на пыльные причалы Темзы.

Но не все видели за деловой суетой ад, в котором жили те, кто строил причалы и домны. Не выдуманный, не написанный маслом на стенах ад с традиционными сковородами для грешников и картинными чертями. Здесь, на английской земле, в самой передовой стране, ад был настоящий, прозаический, не такой красочный, как на картине, но зато реальный. Пятнадцатичасовой рабочий день, ночной труд детей под плетьми надсмотрщиков, «работные дома» – «эти Бастилии для бедных», где безработным оказывали милость – кормили их хуже, чем в тюрьме, заставляя работать до изнурения.

Все богатства промышленной Англии были созданы в эти десятилетия худыми желтыми руками бедняков. За фасадом обманчивого порядка и процветания бушевала ненависть этих бедняков. Она выплескивалась в стихийных выступлениях последователей легендарного рабочего Неда Лудда, будто бы первым сломавшего станок. Тысячи луддитов жгли цеха и склады, яростно ломали машины, ненавидя фабрикантов и управляющих. Виселица и каторга ждали каждого, кто ломал станок. Точно так же, как во времена Мора они ждали бродяг и бездомных.

Наполеоновские гренадеры не высадились в Англии, но Британские острова мира не знали. Там кипела внутренняя война. Она кипела и в умах. Люди читали и переписывали страницы трактатов Уильяма Годвина, призывавшего к уничтожению собственности и государства.

Однако Годвин, увидевший многие пороки современного ему мира, звал не вперед, а назад – к разобщенному труду одиночек. Он не стремился превратить производство в собственность всего народа, он звал только к распределению всех богатств на основах уравнительности. Этот призыв был совершенно нереален, Годвин не видел того, что возврата к мелким хозяйствам нет. Не только в Англии, но и по всей Европе зачитывались стихами двух поэтов, властителей дум, Байрона и Шелли. Было много общего в их судьбах: оба молодые, красивые аристократы, бросившие вызов миру, в котором они выросли, оба услышавшие голос страдающего народа. Шелли даже написал «Песнь к британцам» и призвал угнетенные классы к восстанию. Но романтическая окрыленная поэзия Байрона и Шелли все же была очень далека от повседневной жизни серых фабричных корпусов, и борьба, к которой они звали, происходила в высоких сферах духа. Революционный дух их поэзии будил сердца тех, кто мог читать эти поэмы. Но большинство соотечественников Байрона и Шелли не читали поэм.