— Канкоф!

Голос у Махмуда был сиплый. Выкликнув, он поднимал на толпу лилово-черные глаза и хмурился.

— Здес Канкоф?

— Здесь Коньков, здесь, — крикнул кто-то, торопливо протискиваясь к помосту.

Махмуд отдал карточку.

— Карзынин!

— Здесь.

— Балтаев!

— Здесь…

Биржа открывалась в десять утра, закрывалась в три. Пять часов в плотной очереди угрюмых неразговорчивых людей.

— Шералиев!

— Здесь.

Сейчас Махмуд раздает карточки. Но и утром не отойти. Может и холостую перекличку затеять: зачем — не скажет, а не откликнешься — выкинет из списка. Как будто ты и не торчал тут целыми днями. Хочешь сначала? пожалуйста: снова получи синий талон и стань последним. И не обижайся. Какие обиды? Этот Махмуд прост как дрозд: в шляпу нагадил и зла не помнит. Знай себе лыбится. У него работа такая.

— Петров!

— Который?

— Пэ Кэ Петров, — уточнил Махмуд, поднимая глаза от блокнота. — Здес?

— Здесь!

Счастливчики протискивались к помосту.

— Клымов!

— Здесь!..

Очередь движется медленно. Но движется. Недели через две получаешь желтую карточку. Номер карточки определяет очередность собеседования. Но не его исход. Потому что спросить могут что угодно. Столицу Евроштатов. Размер ноги. На какой широте расположен город Ахметьевск. Сколько микробов в кубометре воздуха. Или вон, как спрашивали у Вити Дронова. Чиновник-курд сложил ладони корабликами и несколько раз сделал движение, от которого воздух между ними стал чавкать: «Что это? А? Молчите? Не знаете?» Снова почавкал. «А? Почему не говорите? Не можете отвечать?.. Сжатие это, сжатие! Идите, вы не знаете ничего!..»

Понятное дело… вон сколько курдов в очереди… им-то работа нужнее…

— Костров!

— Здесь…

Говорят, если сунуть чиновнику двадцать дирхамов, он не задает никаких вопросов. Курд, русский, чеченец, казах, таджик, табасаранец — без разницы. Плюсик в ведомость — и в первый список. А уж из первого списка до работы рукой подать…

Только где взять эти проклятые двадцать дирхамов?

— Калам… Колом…

— Коломиец! — радостно помогли из толпы. — Здесь!

Витя Дронов раз не прошел, два не прошел… На третий вернулся домой да и привязал веревку к газовой трубе.

— Сидорук!

— Здесь!

Зря, конечно. Даже если срезали на собеседовании — жизнь все равно не кончается. Просто на следующий день нужно прийти пораньше и снова встать в самый хвост очереди. И впредь являться к десяти, не позже. А то Махмуд выкинет из списка. Очень просто. Глазом не успеешь моргнуть. Чирк — и готово.

А если не вычеркнет, тогда недели через три — новое собеседование, а там уж…

— Конец, работнички! — скаля зубы в улыбке, сказал Махмуд. — Хайр! До свидания!

Стальной помост стал со скрежетом запрокидываться. Через пятнадцать секунд на улицу смотрела глухая стена.

Разочарованно гудя, толпа быстро разбредалась — точь-в-точь капля грязи, упавшая в чистую воду.

А какой-то чернявый, в тюбетейке и засаленном синем чапане, вскарабкался на урну и уже что-то злобно выкрикивал, отмахивая сжатым кулаком.

Улица гудела. Ветер широко гулял в верхушках красных кленов.

Найденов замедлил шаг, прислушиваясь.

— Зачем мы пережили ужасы Великого Слияния? — надсадно кричал чернявый. — Чтобы теперь подыхать с голоду? Для чего погибали наши отцы? — чтобы у детей никогда не было работы? Они говорят, что теперь все равны!.. мир счастлив!.. нет ни христиан, ни мусульман, ни буддистов!.. все мы — братья в едином Боге!. Да оглянитесь же! Нам просто заговаривают зубы! Мы — гнием в нищете! Они — купаются в роскоши! И это — равенство?!

— Вот горлопаны, — неодобрительно сказал седой человек в кепке, стоявший рядом. — Лучше б делом занялись. Ой, достукаются…

Он с досадой махнул рукой и быстро пошел прочь.

Найденов побрел следом.

На углу он оглянулся. Первый, в чапане, пропал. Вместо него уже горланил кто-то другой. Пара десятков слушателей встречали слова оратора взмахами кулаков, и было похоже, что каждый из них готов, в свою очередь, залезть на урну.

Опасно сверкая синим огнем мигалок, к собранию уже подкатывали две милицейские машины…

Найденов прибавил шагу.

Скоро он вышел на бульвар. Ветер гнал листву, клены прощально пунцовели, закатное солнце празднично румянило сизое марево смога.

Внизу, за серо-желтой лентой реки, громоздился Маскав.

С восточной стороны грозно тянулась вполнеба армада тяжелых облаков, кое-где наспех подкрашенных ржавью и жидким золотом. На фоне туч вершины небоскребов казались темнее и жестче, чем там, где еще сияла лоскутная рвань холодной синевы. Сверкала алмазная игла минарета Напрасных жертв — солнце на ней напоследок дробилось на восемь ослепительных вспышек. Ситикоптеры, похожие на докучливых мух, встревоженных надвигающейся непогодой, стрекотали, набирая высоту или снижаясь, чтобы опуститься на посадочную площадку одной из высоток. Бесшумно скользили над головой серебристые вагоны анрельсов. Плыл разноцветный дирижабль, волоча белое полотнище с надписью

Найденов проводил его взглядом.

Если с малых лет сосать корк и ничему не учиться, то какая может быть работа? Прав мужик — горлопаны…

С другой стороны, он тоже без работы.

А ведь, казалось бы, сам бог велел: вдобавок к физфаку у него еще трехгодичный биофак — физиология и биофизика.

Из Уни Найденов вышел с красным дипломом, и его тут же взяли в Институт северных сияний.

Ему было все равно: северные сияния, так северные сияния, лишь бы волновых генераторов побольше. Но, разумеется, северными сияниями там и не пахло. Слаженный коллектив большого закрытого института бился над проблемами сканерной локации — в те годы еще не попавшей в учебники, но уже незаменимой при создании систем космического слежения и боя.

Многочисленные неудобства жизни под крышей ФАБО — жесткий распорядок, прослушка, КЛК, ОЧП — с лихвой компенсировались зарплатой. Что же касается оборудования и оснащения, то он, например, пользовался лабораторией класса «Е». Даже, может быть, чуточку выше.

Собственно говоря, весь их отдел представлял собой одну большую физическую лабораторию.

Она размещалась в одном из внушительных космопортовских ангаров, построенных в спецзоне ФАБО.

В тупиковом торце ангара были выгорожены несколько семинарских аудиторий, пара десятков конур, в дыму которых черкали бумагу и орали друг на друга математики, вычислительный центр, столовая и «Шанхай» — большой уютный зал с чайным буфетом и кожаной мебелью. Именно здесь, по преимуществу, и протекала работа, пока она довольствовалась развитием той или иной теории. Если же теория развивалась до состояния, когда ее нужно было «поставить на ребро» — то есть решительно подтвердить или столь же решительно погубить опытом, — ничто не мешало переместиться в ту или иную экспериментальную секцию.

Секции располагались в левой половине ангара. Каждая из них комплектовалась аппаратурой определенного направления и класса. Несколько первых были отданы старым добрым методам — хроматографии, ядерно-магнитному резонансу, акустике. Потом начинались роскошные и лакомые волновые прелести — оптика, высокочастотные излучения, скан-метод Джонса, фриквенс-излучения и волны Горбовича-Декартье… Здесь можно было найти комплекс аппаратуры для проведения любого опыта — кроме, пожалуй, астрофизических и гравитационных…